Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 26. Белые и синие

Затем поступило известие, что Карго был заменен генералом Дюгомье, внушавшим несколько больше доверия; однако прошло только два года с тех пор, как он приехал с Мартиники и всего лишь полтора года с тех пор, как его назначили генералом, и он был еще почти неизвестен.

Наконец, последняя новость гласила, что осада началась в соответствии со всеми правилами военной науки, и артиллерия под командованием доблестного офицера наносила врагу большой урон; поэтому каждый день все с нетерпением ждали прибытия "Монитёра".

Газету доставили к концу обеда. Генерал взял ее у дневального и бросил через стол Шарлю.

— Держи, гражданин секретарь, — сказал он, — это входит в твои обязанности: поищи, нет ли там чего-нибудь о Тулоне.

Покраснев до ушей, Шарль перелистал "Монитёр" и задержался на письме генерала Дюгомье, отправленном из главной квартиры в Ольюле десятого фримера II года:

"Гражданин министр, сегодня был жаркий, но счастливый день; в течение двух дней главная батарея обстреливала Мальбуке, вызывая сильное беспокойство в этом пункте и его окрестностях. Сегодня утром, в пять часов, неприятель предпринял активное наступление, в результате которого он поначалу овладел всеми нашими передовыми постами по левую сторону от этой батареи. При первом же обстреле мы быстро переместились на левый фланг.

Я увидел, что почти все наши силы обратились в бегство. Поскольку генерал Гарнье жаловался, что войска его покинули, я приказал ему собрать их и отправиться на штурм нашей батареи, взятой врагом. Я принял командование третьим изерским батальоном, чтобы направиться к той же батарее другой дорогой. Нам улыбнулась удача: вскоре этот пункт был взят; далеко отброшенный противник отступил во всех направлениях, оставив на поле боя большое количество убитых и раненых. Благодаря этой операции вражеская армия потеряла более тысячи двухсот человек как убитыми и ранеными, так и пленными, среди которых несколько офицеров высокого ранга и, наконец, главнокомандующий О’Хара, раненный выстрелом в правую руку.

В этом бою, как видно, пострадали два генерала, ибо и я получил две сильные контузии: в правую руку и в плечо, но они неопасны. Быстро отбросив неприятеля на его прежние позиции, наши республиканцы, в порыве безрассудной смелости, пошли в наступление на Мальбуке под поистине чудовищным огнем противника, защищавшего этот форт. Они овладели палатками одного из лагерей, и противнику, столкнувшемуся с бесстрашием, пришлось спешно эвакуироваться. Эта операция, ставшая подлинным триумфом республиканской армии, сулит превосходный исход нашим последующим боевым действиям, ибо чего еще нам ждать от заранее подготовленной, точно рассчитанной атаки, если мы так хорошо действуем без подготовки?

Мне не хватит слов, чтобы в полной мере воздать должное мужеству наших братьев по оружию, сражавшихся вместе с нами; из тех, кто наиболее отличился и больше всех помог мне собрать войска и продвинуться вперед, следует назвать командующего артиллерией гражданина Буона-Парте и генерал-адъютантов граждан Арена и Червони.

Дюгомье, главнокомандующий".

— Буона-Парте! — воскликнул Пишегрю, — это должно быть, тот самый молодой корсиканец, чьим репетитором я был; он проявлял недюжинные способности к математике.

— В самом деле, — сказал Аббатуччи, — в Аяччо живет семейство Буонапарте, глава которого Карло де Буонапарте был адъютантом Паоли; видимо, эти Буонапарте даже состоят с нами в довольно близком родстве.

— Еще бы! На Корсике вы все сплошная родня! — промолвил Думерк.

— Если это мой Буонапарте, — продолжал Пишегрю, — то это, должно быть, молодой человек ростом от силы в пять футов и один-два дюйма, с гладкими волосами, прилизанными на висках, не говоривший ни слова по-французски, когда приехал в Бриен; он немного мизантроп и отшельник, большой противник присоединения Корсики к Франции и большой поклонник Паоли; за два-три года он выучился у отца Патро… Послушай-ка, Шарль, у того самого, что был покровителем твоего приятеля Евлогия Шнейдера!.. Он выучился всему, что отец Патро знал и, следовательно, чему тот мог научить.

— Только, — продолжал Аббатуччи, — его имя пишется не так, как пишут в "Монитёре", разрывая его посередине; оно пишется просто "Буонапарте".

Все были поглощены разговором, когда послышался страшный шум, и они увидели, как люди побежали в сторону Страсбурской улицы.

Неприятель был так близко, что в любой момент можно было ждать внезапного нападения. Прежде всего каждый бросился к своей сабле. Думерк, сидевший ближе других к окну, не только схватил свою саблю, но бросился на улицу, выпрыгнув в окно, и помчался к возвышенности, с которой можно было наблюдать, что происходило на всей улице; но, добежав туда, он передернул плечами и покачал головой в знак разочарования и вернулся к своим спутникам медленным шагом, с понурой головой.

— В чем дело? — спросил Пишегрю.

— Ни в чем, мой генерал, просто несчастного Айземберга с его штабом ведут на гильотину.

— Почему же, — сказал Пишегрю, — они не идут прямо в крепость? До сих пор нас избавляли от этого зрелища!

— Верно, генерал, но они решили нанести удар, который дошел бы до самого сердца армии. Казнь генерала и его штаба послужит столь хорошим уроком для другого генерала и другого штаба, что они сочли уместным удостоить вас, а также нас этого поучительного спектакля.

— Однако, — робко промолвил Шарль, — я слышу не крики, а взрывы смеха.

Мимо проходил солдат, направлявшийся со стороны процессии: генерал знал его как своего земляка из селения Арбуа. Это был егерь восьмого полка, по имени Фалу.

Генерал окликнул его.

Егерь остановился, оглядываясь по сторонам, повернулся к генералу и поднес руку к своей шапке.

— Подойди сюда, — приказал генерал.

Егерь приблизился.

— Что их так рассмешило? — спросил Пишегрю. — Разве чернь поносит осужденных?

— Совсем наоборот, мой генерал, их жалеют.

— В таком случае, что означает этот громкий смех?

— Они сами виноваты, мой генерал; он рассмешит и столб, а то как же!

— Кто он?

— Хирург Фижак, которому скоро отрубят голову; он рассказывает им с повозки столько баек, что даже осужденные умирают со смеху.

Генерал и его сотрапезники переглянулись.

— И все же мне кажется, что время для веселья выбрано довольно неудачно, — заметил Пишегрю.

— Ну, вероятно, он и в смерти нашел что-то смешное.

В тот же миг перед ними предстал передовой отряд мрачной процессии, веселившийся от души, но его смех звучал не оскорбительно и грубо, а естественно и даже вызывал сочувствие.

Почти сразу же они увидели гигантскую повозку: она везла на смерть двадцать два человека, связанных по двое.