Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 26. Белые и синие

— Фуше?

— Разве не Фуше вошел в Лион вслед за французскими войсками и приказал расстрелять двести тринадцать человек в первый же день своего назначения?

— Ах да, в Лионе, но в Тулоне это был гражданин Баррас.

— Что за гражданин Баррас?

— Некий депутат от Вара, который заседает в Конвенте вместе с монтаньярами; он служил в Индии и приобрел там замашки набоба. Так или иначе, видимо, будут расстреляны все жители и уничтожен город.

— Пусть они уничтожают, пусть расстреливают, — сказал Пишегрю, — чем больше они будут уничтожать и расстреливать, тем быстрее прекратят это! О! Признаться, я предпочел бы, чтобы у нас по-прежнему был наш старый добрый Бог, а не Верховное Существо, которое допускает подобные ужасы.

— А что говорят о моем родственнике Буонапарте?

— Говорят, — продолжал гражданин Фенуйо, — что это молодой офицер артиллерии, друг младшего Робеспьера.

— Видите, генерал, — сказал Аббатуччи, — если он в такой милости у якобинцев, то сделает карьеру и будет нашим покровителем.

— Кстати о покровительстве, — сказал гражданин Фенуйо, — правда ли, гражданин генерал, то, что говорил мне герцог де Бурбон, весьма лестно отзываясь о вас?

— Герцог де Бурбон очень любезен! — проговорил Пишегрю со смехом. — Что же он вам говорил?

— Он говорил, что именно его отец принц де Конде присвоил вам первый чин!

— Это правда! — сказал Пишегрю.

— Как? — спросили три-четыре человека одновременно.

— Я был тогда простым солдатом королевской артиллерии; однажды принц, присутствовавший на учениях на безансонском полигоне, приблизился к орудию, которое, как ему показалось, содержали в наилучшем порядке; однако в тот момент, когда канонир банил орудие, оно выстрелило и оторвало ему руку. Принц приписал мне этот несчастный случай, обвинив меня в том, что я плохо заткнул запальное отверстие большим пальцем. Я дал ему договорить, а затем молча показал свою окровавленную руку с искореженным, растерзанным, висевшим на волоске пальцем. Глядите, — продолжал Пишегрю, протягивая руку, — вот след… После этого принц, в самом деле, произвел меня в сержанты.

Юный Шарль, стоявший рядом с генералом, взял его за руку, словно для того, чтобы рассмотреть ее и тотчас же пылко поцеловал рубец.

— Ну же, что ты делаешь? — вскричал Пишегрю, быстро отдергивая руку.

— Я? Ничего, — ответил Шарль, — я восхищаюсь вами!

В эту минуту дверь распахнулась и появился егерь Фалу, которого вели двое его товарищей.

— Простите, капитан, — обратился к Аббатуччи один из двух солдат, которые привели Фалу, — вы ведь сказали, что хотите его видеть, не так ли?

— Безусловно, я сказал, что хочу его видеть!

— Вот как! Это правда? — спросил солдат.

— Надо думать, что так, раз сам капитан об этом говорит.

— Представьте себе, что он не хотел идти; мы привели его силой, вот так!

— Отчего ты не хотел идти? — спросил Аббатуччи.

— Эх, мой капитан, я понимал, что снова мне будут говорить глупости.

— Как это будут говорить глупости?

— Послушайте, — сказал егерь, — я прошу рассудить нас, мой генерал.

— Я слушаю тебя, Фалу.

— Вот как! Вы знаете мое имя, — спросил он и обернулся к своим товарищам. — Эй! Даже генерал знает мое имя!

— Я сказал тебе, что слушаю; ну же! — продолжал генерал.

— Итак, мой генерал, вот в чем дело: мы наступали, не так ли?

- Да.

— Моя лошадь отскакивает, чтобы не наступить на раненого; эти животные очень умны, как вы знаете.

— Да, я это знаю.

— Особенно моя… Я сталкиваюсь лицом к лицу с эмигрантом; ах! с красивым, совсем молодым парнем двадцати двух лет от силы; он наносит мне удар по голове, и я отражаю удар из первой позиции, не так ли?

— Разумеется!

— И отвечаю колющим ударом; ничего другого не остается, не так ли?

— Ничего другого.

— Не нужно быть судьей, чтобы догадаться: он падает, этот "бывший", проглотив более шести дюймов клинка.

— В самом деле, это больше чем следовало.

— Конечно, мой генерал, — оживился Фалу, предвкушая шутку, которую собирался сказать, — чувство меры иногда изменяет нам.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, Фалу.

— Стало быть, он падает; я вижу превосходную лошадь, лишившуюся хозяина, и беру ее под уздцы; тут же я вижу капитана, оставшегося без лошади, и говорю себе: "Вот то, что нужно капитану". Я бросаюсь к нему: он отбивается от пяти-шести аристократов, мечется, как черт перед заутреней; убиваю одного, поражаю другого. "Давайте, капитан, — кричу я ему, — садитесь!" Как только его нога попала в стремя, он живо вскочил в седло, и все было кончено, так-то!

— Нет, не все было кончено, ведь ты не можешь подарить мне коня.

— Почему же я не могу подарить вам коня? Неужто вы слишком горды, чтобы принять его от меня?

— Нет, и в подтверждение этого, голубчик, если ты хочешь удостоить меня рукопожатием…

— Это вы мне окажете честь, мой капитан, — сказал Фалу, приближаясь к Аббатуччи.

Офицер и солдат пожали друг другу руки.

— Мы в расчете, — сказал Фалу, — и все же мне следовало бы дать вам сдачи… но нет мелочи, мой капитан.

— Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…

— Рисковал жизнью ради вас? — вскричал Фалу. — А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот "бывший"? Глядите!

Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.

— Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!

Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул его:

— Подойди сюда, храбрец!

Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.

— Ты из Франш-Конте? — спросил Пишегрю.

— Отчасти, генерал.

— Из какой части Франш-Конте?

— Из Буссьера.

— У тебя есть родня?

— Старуха-мать, вы это имеете в виду?

— Да… Чем же занимается твоя старая мать?

— Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.

— На что же она живет?

— На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц — молодец! Моя мать будет благословлять его!

— Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!

— Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.

— Значит, ты отправишь ей свое жалованье?

— О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.

— Оставь себе все.

— А как же старуха?

— Я позабочусь о ней.

— Мой генерал, — сказал Фалу, — качая головой, — это непонятно.