Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

Дюмурье замер.

— Подумайте сами, как тяжело королю санкционировать декрет, согласно которому в Париже соберутся двадцать тысяч негодяев, в любую минуту готовых нас растерзать!

— Ваше величество, — отвечал Дюмурье, — опасность велика, мне это известно; вот почему надо смотреть ей прямо в лицо, однако не следует ее преувеличивать. В декрете говорится, что исполнительные власти укажут место сбора этих двадцати тысяч людей, а среди них отнюдь не все негодяи; в нем также говорится, что военному министру вменяется в обязанность назначить туда офицеров и должным образом организовать эту массу.

— Да ведь военный министр — Серван!

— Нет, государь; с той минуты, как Серван подаст в отставку, военным министром буду я.

— Ах вот как! Вы? — переспросил король.

— Так вы возглавите военное министерство? — удивилась королева.

— Да, ваше величество! И надеюсь повернуть против ваших врагов меч, занесенный над вашей головой.

Король и королева опять переглянулись, словно советуясь.

— Предположим, — продолжал Дюмурье, — что местом расположения этих людей я назначу Суасон, а во главе этой толпы поставлю надежного и умного генерал-лейтенанта и двух бригадных генералов; они разобьют этих людей на батальоны; по мере того как четыре-пять батальонов будут сформированы и вооружены, министр, идя навстречу просьбам генералов, будет посылать их на границы, и тогда, как вы сами видите, государь, декрет, задуманный как средство ущемления ваших интересов, окажется весьма вам полезен..

— А вы уверены, что добьетесь разрешения разместить этих людей в Суасоне? — спросил король.

— За это я отвечаю.

— В таком случае принимайте военное министерство.

— Государь, — продолжал Дюмурье, — в министерстве иностранных дел ответственность моя необременительна и косвенна; не то — военное министерство: ваши генералы — мои враги; вы только что имели случай убедиться в их слабости, и мне придется отвечать за их ошибки; но коль скоро речь идет о жизни вашего величества, о безопасности королевы и ее августейших детей, о спасении конституции, я согласен! Итак, государь, мы пришли к общему мнению относительно одобрения декрета о двадцати тысячах федератов?

— Если вы военный министр, я полностью полагаюсь на вас.

— В таком случае перейдем к декрету о священниках.

— Что касается этого декрета, сударь, то я вам уже сказал: он никогда не будет утвержден мною.

— Государь, вы сами поставили себя перед необходимостью принять это решение, когда санкционировали первый декрет.

— Тогда я допустил ошибку и упрекаю себя за нее; однако это вовсе не причина, чтобы ее повторить.

— Государь, если вы не утвердите этот декрет, вы совершите гораздо большую ошибку, чем в первый раз!

— Государь! — вмешалась королева.

Король повернулся к Марии Антуанетте.

— Неужели и вы просите меня об этом, ваше величество? — удивился он.

— Государь, — повторила королева, — я должна признать, что, выслушав разъяснения господина Дюмурье, я полностью с ним согласна.

— Ну что ж, в таком случае… — начал король.

— В таком случае, государь?.. — в нетерпении подхватил Дюмурье.

— Я согласен, однако, с тем условием, что вы как можно скорее избавите меня от трех бунтовщиков.

— Поверьте, государь, я сделаю это при первом же удобном случае, — пообещал Дюмурье, — и уверен, что такой случай не замедлит представиться.

Поклонившись королю и королеве, Дюмурье удалился.

Оба они до тех пор, пока за ним не затворилась дверь, провожали взглядом новоиспеченного военного министра.

— Вы сделали мне знак согласиться, — заметил король, — что вы хотите теперь мне сказать?

— Прежде всего вам следует дать согласие на декрет о двадцати тысячах человек, — сказала королева, — пусть он разобьет лагерь в Суасоне, пусть рассредоточит этих людей, а уж потом… Потом будет видно, что делать с декретом о священнослужителях.

— Но он напомнит мне о данном мною слове, мадам!

— Вот и прекрасно; он себя скомпрометирует и будет у вас в руках.

— Да нет, это я буду у него в руках: он заручился моим словом.

— Ба! Ну, этому горю легко помочь, стоит лишь вспомнить вашего наставника герцога де Ла Вогийона!

И, взяв короля за руку, она увлекла его в соседнюю комнату.

Как мы уже сказали, завязалась настоящая война между улицей Генего и Тюильрийским дворцом, между королевой и г-жой Ролан.

Странная вещь! Обе женщины оказывали на своих мужей такое влияние, которое в конечном счете привело всех четверых к смерти.

Правда, они пришли к ней разными путями.

Только что описанные нами события происходили 10 июня; 11-го вечером Серван в веселом расположении духа вошел к г-же Ролан.

— Поздравьте меня, дорогая! Я имел честь только что быть изгнанным из совета министров! — сообщил он.

— Как это произошло? — спросила г-жа Ролан.

— Вот как было дело: сегодня утром я отправился к королю, чтобы обсудить некоторые дела по своему ведомству, после чего горячо взялся за вопрос о лагере для двадцати тысяч человек, однако…

— Однако?

— Едва я раскрыл рот, как король с недовольным видом повернулся ко мне спиной; а вечером ко мне пришел господин Дюмурье и от имени его величества отобрал портфель военного министра.

— Дюмурье?

— Да.

— Он играет в этом деле отвратительную роль; впрочем, меня это не удивляет. Спросите у Ролана, что я ему сказала об этом человеке в тот день, когда впервые его увидела… Кстати, нас предупредили, что он ежедневно видится с королевой.

— Это предатель!

— Нет, он честолюбец. Ступайте за Роланом и Клавьером.

— А где Ролан?

— Ведет прием в министерстве внутренних дел.

— Чем же в это время займетесь вы?

— Я сяду за письмо, которое покажу вам по вашем возвращении… Идите.

— Вы и впрямь олицетворяете собой прославленную богиню Разума, которую издавна призывают философы.

— А честные люди ее уже нашли… Не возвращайтесь без Клавьера.

— Выполняя эту вашу просьбу, я, по-видимому, буду вынужден заставить вас ждать.

— Для составления письма мне понадобится час.

— Отлично! Да вдохновит вас гений Франции!

Серван вышел. Не успела за ним захлопнуться дверь, как г-жа Ролан села за стол и написала следующее:

"Государь!

Состояние, в котором находится сейчас Франция, не может длиться долго: это состояние кризиса, острота которого достигла наивысшей степени; оно неизбежно должно привести к взрыву, и он не оставит Ваше Величество равнодушным, так как будет иметь большое значение для всего государства.

Я счастлив доверием Вашего Величества и, занимая высокий пост, должен говорить Вам правду; осмеливаюсь сказать ее, ибо Вы сами возложили на меня такую обязанность.