Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 22. Графиня де Шарни. Часть. 1,2,3 1996.

Однако в предрассветных сумерках, в этом неверном освещении, уродующем даже людей красивых, король в лакейском сером сюртуке, в ненапудренном куцем паричке, о котором мы уже говорили, бледный, обрюзгший, толстогубый, с трехдневной щетиной и мутными, ничего не выражавшими глазами — ни тиранической жестокости, ни отеческой снисходительности, — король, заикаясь, только и смог выговорить: "Господа!" и "Дети мои!" Ах, совсем не то ожидали услышать с этого балкона друзья короля, а тем более недруги.

Тем не менее, г-н де Шуазёль крикнул: "Да здравствует король!", Изидор де Шарни крикнул: "Да здравствует король!", и настолько высоко еще было уважение к королевской власти, что, сколь ни мало соответствовал внешний вид короля бытовавшему представлению о главе огромного государства, несколько голосов из толпы все-таки повторили: "Да здравствует король!"

Но сейчас же вслед за этими криками раздался голос командующего национальной гвардией, подхваченный гораздо более мощным эхом: "Да здравствует нация!"

В такую минуту этот клич был настоящим бунтом, и король с королевой увидели с балкона, что командующего поддерживает часть гусаров.

Тогда Мария Антуанетта застонала от ярости и, прижимая к груди дофина, бедного мальчугана, не понимавшего значения происходящих событий, свесилась с балкона и сквозь зубы бросила толпе, как плевок, единственное слово:

— Мерзавцы!

Те, кто услышал, ответили ей угрозами; вся площадь загудела и взволновалась.

Господин де Шуазёль пришел в отчаяние и готов был покончить с собой; он предпринял последнее отчаянное усилие.

— Гусары! — крикнул он. — Во имя чести спасите короля!

Однако на сцену явился новый персонаж в окружении двадцати вооруженных человек.

Это был Друэ; он вышел из муниципалитета, где настоял на решении, запрещающем королю продолжать путь.

— Так! — вскричал он, наступая на герцога де Шуазёля. — Хотите похитить короля? Вы сможете забрать его только мертвым, это говорю вам я!

Занеся саблю, г-н де Шуазёль тоже шагнул навстречу Друэ.

Однако командующий национальной гвардией был начеку.

— Еще один шаг, — предупредил он г-на де Шуазёля, — и я вас убью!

Заслышав эти слова, какой-то человек бросился вперед.

Это был Изидор де Шарни: именно Друэ он и подстерегал.

— Назад! Назад! — закричал он, тесня людей лошадью. — Этот человек — мой!

Взмахнув охотничьим ножом, он бросился на Друэ.

Но в то самое мгновение, когда он почти достал врага, раздались два выстрела: пистолетный и ружейный.

Пуля, пущенная из пистолета, попала Изидору в ключицу.

Ружейная пуля пробила ему грудь.

Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что несчастный Изидор оказался буквально окутан дымом и огнем.

Он протянул руки и прошептал:

— Бедняжка Катрин!

Выпустив охотничий нож, Изидор упал навзничь на круп лошади, а оттуда скатился наземь.

Королева отчаянно закричала и, едва не выронив дофина из рук, отскочила назад, не заметив всадника, мчавшегося на полном ходу со стороны Дёна; он скакал сквозь толпу по проходу, если можно так выразиться, проложенному бедным Изидором.

Король вслед за королевой скрылся в комнате и закрыл балконную дверь.

Теперь не только отдельные голоса кричали: "Да здравствует нация!", не только спешившиеся гусары поддерживали их; теперь ревела вся толпа, а вместе с нею — те самые двадцать гусаров, единственная надежда монархии!

Королева рухнула в кресло, закрыв лицо руками и думая о том, что только сейчас на ее глазах Изидор де Шарни погиб ради нее точно так же, как его брат Жорж.

Вдруг в дверях послышался шум, заставивший ее поднять глаза.

Мы не беремся передать, что произошло в одно мгновение в сердце женщины и королевы.

Оливье де Шарни, бледный, перепачканный кровью брата, которого он только что обнял в последний раз, стоял на пороге.

Король впал в оцепенение.

Комната была полна национальными гвардейцами и посторонними, которых привело сюда простое любопытство.

Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.

Она смогла лишь приподняться в кресле, протянуть к нему руки и прошептать:

— Оливье!..

Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо:

— Прошу прощения, господа! Мне необходимо переговорить с их величествами.

Национальные гвардейцы пытались возразить, что они здесь присутствуют именно для того, чтобы помешать королю поддерживать связь с кем бы то ни было извне. Шарни сжал побелевшие губы, нахмурился, расстегнул редингот, из-под которого показалась пара пистолетов, и проговорил еще тише, чем в первый раз, но с угрозой в голосе:

— Господа! Я уже имел честь вам сообщить, что мне нужно переговорить с королем и королевой без свидетелей.

Он сопроводил свою просьбу жестом, повелевавшим посторонним выйти из комнаты.

Этот голос и самообладание Шарни, подчинявшее себе окружающих, вернули г-ну де Дама и обоим телохранителям утраченную на миг энергию; тесня национальных гвардейцев и любопытных к двери, они очистили помещение.

Теперь королева поняла, как мог быть полезен этот человек в королевской карете, если бы не требование этикета, согласно которому его место заняла г-жа де Турзель.

Шарни огляделся, дабы убедиться в том, что остались только верные слуги королевы, и, подойдя к ней ближе, сказал:

— Ваше величество, я прибыл. Со мной семьдесят гусаров, они ожидают у городских ворот; полагаю, что на них можно рассчитывать. Какие будут приказания?

— Скажите прежде, что с вами случилось, дорогой Оливье! — отозвалась королева по-немецки.

Шарни указал на г-на де Мальдена, давая понять, что тот понимает немецкую речь.

— Увы, увы! — продолжала королева по-французски. — Не видя вас рядом, мы решили, что вы погибли!

— К несчастью, ваше величество, — с глубокой печалью в голосе отвечал Шарни, — погиб снова не я: теперь пришла очередь умереть моему бедному брату Изидору…

По его лицу скатилась слеза.

— Впрочем, — прошептал он, — наступит и мой черед…

— Шарни, Шарни! Я спросила, что с вами случилось и почему вы исчезли? — настаивала королева.

Потом она прибавила вполголоса по-немецки:

— Оливье, нам вас очень недоставало, в особенности мне.

Шарни поклонился.

— Я полагал, что мой брат сообщил вашему величеству, почему мне пришлось на время отстать.

— Да, знаю; вы преследовали этого человека, этого негодяя Друэ, мы даже подумали было, не случилось ли с вами во время погони несчастья.