Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 19.Джузеппе Бальзамо. Часть 4,5

Заметив маршала, король отвернулся столь резко, что рубашка едва не упала на пол, а удивленный принц отступил.

— Простите, кузен, — сказал Людовик XV, желая дать понять принцу, что резкое движение относится не к нему.

У Ришелье не осталось сомнений, что король гневается на него.

Но так как он прибыл с решимостью вызвать гнев, если это понадобится для откровенного объяснения, то он сменил, как при Фонтенуа, позицию и встал с другой стороны, там, где король должен был непременно пройти, чтобы попасть в свой кабинет.

Не видя больше маршала, король заговорил милостиво и свободно. Он оделся, выразил желание поохотиться в Марли и долго советовался со своим кузеном, потому что за семейством Конде закрепилась слава отличных охотников.

Но в ту минуту как он переходил в свой кабинет, когда все уже ушли, он снова увидел Ришелье; тот поклонился со всей возможной изысканностью, самой изящной со времен Лозена, прославившегося своими поклонами.

Людовик XV остановился в замешательстве.

— Вы, и здесь, господин де Ришелье? — воскликнул он.

— Я весь к услугам вашего величества, сир.

— Вы что же, никогда не покидаете Версаль?

— Вот уже сорок лет я здесь, сир, и очень редко удаляюсь, разве только по приказанию вашего величества.

Король остановился против маршала.

— Вам что-то от меня нужно? — спросил он.

— Мне, сир? — с улыбкой переспросил Ришелье. — Да что вы!

— Вы же, черт подери, меня преследуете, герцог! Я уже это заметил.

— Да, сир, мою любовь и мое уважение! Благодарю вас, сир!

— Вы делаете вид, что не понимаете меня. Но вы меня отлично поняли. Так вот знайте, господин маршал, что мне нечего вам сказать.

— Нечего, сир?

— Совершенно нечего!

Ришелье напустил на себя безразличный вид.

— Сир! — сказал он. — Я всегда был счастлив тем, что мог сказать себе положа руку на сердце, что моя преданность королю совершенно бескорыстна: для меня это вопрос чести вот уже сорок лет, о чем я уже говорил вашему величеству; даже завистники не могут сказать, что король когда-нибудь что-нибудь для меня сделал. Моя репутация с этой стороны, к счастью, безупречна.

— Вот что, герцог, просите, если вам что-нибудь нужно, но просите скорее.

— Сир! Мне совершенно ничего не нужно, я только хочу умолять ваше величество…

— О чем?

— О том, чтобы вы изволили согласиться выразить благодарность…

— Кому же?

— Сир! Речь идет об одном лице, и так уже многим обязанном королю.

— О ком же, наконец?

— О том, сир, кому вы, ваше величество, оказали неслыханную честь… Ну еще бы! Когда кто-либо удостоен чести сидеть за столом вашего величества, когда этот человек имел возможность наслаждаться вашей изысканной манерой вести разговор, благодаря которой вы, ваше величество, заслуженно считаетесь прекраснейшим собеседником, это невозможно забыть, и к этому так быстро привыкаешь…

— Вы и впрямь обладаете даром слова, господин де Ришелье.

— Ну что вы, сир!..

— Итак, о ком вы хотите поговорить?

— О моем друге Таверне.

— О вашем друге? — вскричал король.

— Прошу прощения, сир…

— Таверне!.. — повторил король с выражением ужаса, что привело в изумление герцога.

— Что же вы хотите, сир! Старый товарищ…

Он помедлил минуту.

— …человек, служивший вместе со мной под начальством Виллара…

Он опять остановился.

— Вы же знаете, сир, что у нас принято называть другом любого знакомого, всякого, кто не является нашим врагом: это просто вежливое слово, оно не содержит в себе зачастую ничего особенного.

— Это компрометирующее слово, герцог, — ядовито заметил король, — такими словами не следует бросаться.

— Советы вашего величества — это заветы, преисполненные мудрости. Итак, господин де Таверне…

— Господин де Таверне — это безнравственный человек!

— Слово дворянина, сир, я так и думал.

— Это человек, лишенный деликатности, господин маршал.

— Да, сир, об этом я даже не стал бы и говорить. Я, ваше величество, отвечаю только за то, что знаю.

— Как, вы не отвечаете за деликатность вашего друга, старого служаки, воевавшего вместе с вами под начальством Виллара, наконец, человека, которого вы мне представляли? Да вы знакомы с ним, по крайней мере?

— С ним — несомненно, сир, — но не с его деликатностью. Сюлли говорил как-то вашему предку Генриху Четвертому, что он видел, как его лихорадка вышла из него одетая в зеленое платье; я же готов со смирением признать, сир, что мне не довелось увидеть, как одевается деликатность барона де Таверне.

— Ну, тогда я сам вам скажу, маршал, что это отвратительный человек, сыгравший омерзительную роль…

— Если это говорите вы, ваше величество…

— Да, сударь, я!

— Ваше величество облегчает мою задачу, говоря подобным образом. Нет, признаться, я заметил, что Таверне не является образцом деликатности. Но, сир, пока вы не соблаговолили сообщить мне свое мнение…

— Извольте: я его ненавижу.

— Приговор произнесен, сир. Однако у этого несчастного, — продолжал Ришелье, — есть сильные заступники, способные защитить его перед вашим величеством.

— Что вы хотите этим сказать?

— Если отец имел несчастье не понравиться королю…

— И очень сильно не понравиться!

— Я и не отрицаю, сир.

— Что же вы хотели сказать?

— Я говорю, что некий ангел с голубыми глазами и светлыми волосами…

— Я вас не понимаю, герцог.

— Да это же и так ясно, сир.

— Мне, однако, хотелось бы услышать ваши объяснения.

— Только такой профан, как я, может трепетать при мысли о том, чтобы приподнять краешек вуали, под которой таятся такие прелести!.. Но, повторяю, неужели нельзя простить Таверне во имя той, которая смягчает королевский гнев? О да, мадемуазель Андре, должно быть, сущий ангел!

— Мадемуазель Андре — это маленькое чудовище в физическом отношении, точно такое же, как ее отец — в нравственном! — вскричал король.

— Неужели? — остолбенев, обронил Ришелье. — Так мы, значит, все ошибались, и эта красивая внешность…

— Никогда не говорите мне больше об этой девице, герцог! Одна мысль о ней вызывает у меня дрожь.

Ришелье лицемерно всплеснул руками.

— О Господи! — воскликнул он. — До чего внешность бывает обманчива!.. Если бы ваше величество, первый ценитель в королевстве, если ваше величество, сама непогрешимость, не сказали бы мне этого… я бы этому ни за что не поверил… Как, сир, можно до такой степени всех провести?

— Больше того, сударь, она страдает… ужасной болезнью… я попал в западню, герцог. Но ради всего святого, ни слова больше о ней, вы меня уморите!

— Боже, Боже! — вскричал Ришелье. — Я ни слова больше о ней не пророню, сир! Чтобы я уморил ваше величество!.. Как это печально! Ну что за семейка! Как не повезло бедному мальчику!