Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 18. Джузеппе Бальзамо. Часть 1,2,3 1994

— Увы!

— Простите, — продолжала графиня, — я говорю "мы", однако не волнуйтесь, герцог, это относится только к членам моей семьи.

— И к друзьям, графиня. Позвольте на этом основании тоже принять в этом деле участие. Таким образом…

— Таким образом, вы себя причисляете к моим друзьям?

— Мне казалось, что я говорил вам об этом, сударыня.

— Этого недостаточно.

— Я полагал, что доказал это.

— Вот это уже лучше. Так вы мне поможете?

— Я готов сделать все, что в моей власти, графиня, однако…

— Что?

— Не стану от вас скрывать, что дело это весьма трудное.

— Что же, они неискоренимы, эти Шуазёли?

— Во всяком случае, они крепкие растения.

— Вы полагаете?

— Да.

— Стало быть, что бы ни говорил добряк Лафонтен, против этого дуба бессильны и ветер и буря.

— Этот министр — гений!

— Прекрасно! Вы заговорили, как энциклопедисты.

— Разве я уже не член Академии?

— О, вы в такой малой степени академик…

— Да, вы правы. Академик — мой секретарь, а не я. Однако я по-прежнему настаиваю на своем.

— Что Шуазёль — гений?

— Совершенно верно.

— В чем же состоит его гениальность?

— А вот в чем, графиня: он сумел так представить дела в парламентах и отношения с Англией, что король не может больше без него обойтись.

— Да ведь он настраивает парламенты против его величества!

— Ну, конечно! В том-то и состоит ловкость!

— Он же толкает англичан к войне!

— Вот именно, потому что мир был бы для него губителен.

— Это не гениальность, герцог.

— Что же это, графиня?

— Это государственная измена.

— Когда государственная измена имеет успех, графиня, это свидетельствует о гениальности, и, как мне кажется, немалой.

— Ну, раз так, герцог, я знаю еще кое-кого, кто не менее ловок, чем де Шуазёль.

— Неужели?

— По части парламентов, по крайней мере.

— Это главный вопрос.

— Да, потому что это лицо причастно к возмущению парламентов.

— Вы меня заинтриговали, графиня.

— Вы не знаете, о ком я говорю, герцог?

— Нет, признаться…

— А ведь он член вашей семьи.

— Неужели у меня в семье есть гениальный человек? Вы изволите говорить о моем дяде кардинале-герцоге, графиня?

— Нет, я говорю о вашем племяннике, герцоге д’Эгиль-оне.

— Ах, герцог д’Эгильон! Да, верно, это он послужил причиной дела Ла Шалоте. По правде сказать, он очень милый молодой человек. Он в этом деле славно потрудился. Клянусь честью, вот тот человек, которым умной женщине следовало бы дорожить.

— Видите ли, герцог, — отвечала графиня, — я даже незнакома с вашим… племянником.

— Неужели вы его не знаете?

— Нет, я его никогда не видела.

— Бедный малый! Ну да, действительно, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Пусть поостережется, когда увидит вас: он отвык от солнца.

— Как среди всех этих черных мантий оказался человек его ума и его происхождения?

— Он взялся их взбудоражить за неимением лучшего. Понимаете ли, графиня, каждый старается получить удовольствие где только можно, а в Бретани удовольствий немного. До чего же он предприимчивый человек! Какой это был бы слуга королю, будь на то желание его величества! Уж при нем с дерзостью парламентов было бы покончено. Он истинный Ришелье, графиня. Так позвольте мне…

— Что?

— Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.

— Он разве должен скоро быть в Париже?

— Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Бретани, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах льё отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!

Маршал пристально всматривался в лицо молодой женщины, чтобы увидеть, какое действие на нее производят его слова.

Она на мгновение задумалась и продолжала:

— Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.

— Как вам будет угодно, графиня.

— А на чем мы остановились?

— На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе господина де Шуазёля.

— Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазёля избавиться, герцог.

— То есть об этом говорили вы, графиня.

— Как! — воскликнула фаворитка. — Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы… неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?

— Ого! — заважничал Ришелье. — Вот что политики называют предложением.

— Принимайте мои слова как вам будет угодно, называйте их как хотите, но отвечайте решительно.

— Ах, какие ужасные, грубые слова в устах такой милой и приятной женщины!

— По-вашему, это ответ, герцог?

— Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.

— Вы готовы?

— Подождите же!

— Вы колеблетесь, герцог?

— Нисколько.

— Так я вас слушаю.

— Как вы относитесь к притчам?

— Должна сказать, что они устарели.

— Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали, чтобы иметь возможность все видеть.

— Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!

— Как хрусталь!

— Ну, говорите.

— Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?

— Я вас слушаю.

— Представьте, графиня… вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.

— О Господи, до чего же вы утомительны, герцог!

— Вы не верите ни одному своему слову, графиня, и слушаете меня с особым вниманием.

— Пусть так, я была не права.

— Итак, представьте, что вы гуляете в прекрасном саду Люсьенна и видите восхитительную сливу, один из тех ренклодов, которые вы так любите, потому что они своим пурпурно-алым цветом напоминают ваши щечки.

— Продолжайте, господин льстец.

— Вы видите, как я уже сказал, одну из таких слив на самом верху дерева. Что вы будете делать, графиня?

— Я стану трясти дерево, черт побери!

— А если это бесполезно? Дерево толстое, с крепкими корнями, как вы изволили выразиться. И вот скоро вы замечаете, что оно даже не пошатнулось, а вы уже поцарапали об его кору свои прелестные ручки. Тогда вы поворачиваете голову так восхитительно, как умеете лишь вы да цветы, и восклицаете: "Боже мой! Как бы мне хотелось, чтобы эта слива упала на землю!" И при этом вы чувствуете такую досаду!..

— Это очень естественно, герцог.

— Не стану с вами спорить.

— Продолжайте, дорогой герцог, мне безумно интересна ваша притча.

— И вот, обернувшись, вы замечаете своего друга герцога де Ришелье, в задумчивости гуляющего в саду.

— О чем же он думает?

— Что за вопрос, черт возьми! О вас! Вы к нему обращаетесь своим дивным нежным голоском: "Ах, герцог, герцог!"

— Превосходно!

— "Вы мужчина. Вы сильный. Вы брали Маон. Потрясите это чертово дерево, чтобы упала проклятая слива". Все верно, графиня, а?

— Совершенно верно, герцог. Я говорила об этом едва слышно, а вы — во весь голос. Так что вы ответили?