Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 17. Бастард де Молеон 1994.

Эта жуткая мистерия заняла меньше времени, чем требуется индийской змее, чтобы задушить пару резвящихся на солнце газелей, которых она подстерегает в травах саванны.

Мотрилю, чтобы окончательно завершить свое преступление, оставалось лишь отвести от себя любые подозрения.

Это было совсем просто. Он вошел в соседний внутренний дворик, как будто возвращался из ночного дозора и спросил у прислуги, спит ли король. Ему ответили, что короля видели нетерпеливо расхаживающим по своей галерее.

Мотриль велел принести себе подушки, приказал слуге прочесть ему несколько стихов Корана и, казалось, погрузился в глубокий сон.

Хафиз, который не мог спросить совета у своего господина, все понял благодаря своему чутью. Невозмутимый, как всегда, он смешался с охраной короля. Так прошло полчаса. Глубочайшая тишина воцарилась во дворе.

Вдруг душераздирающий, жуткий вопль послышался из глубины королевской галереи; это был голос короля, кричавшего: «На помощь! На помощь!»

Все кинулись на галерею; стражники бежали с обнаженными мечами, слуги — с первым попавшимся под руку оружием.

Мотриль, протирая глаза и присев на подушках, словно еще был отягощен сном, спросил:

— Что случилось?

— На помощь королю! На помощь королю! — кричали бегущие.

Мотриль поднялся и пошел за ними. Он заметил, что в ту же сторону идет Хафиз, который тоже тер глаза и притворялся, будто сильно удивлен.

Тут все увидели дона Педро, который с факелом в руке стоял на пороге покоев доньи Марии. Он громко кричал, был бледен, изредка оглядывался назад, на комнату, и начинал еще громче стенать, выкрикивать проклятия.

Мотриль прошел сквозь молчаливую, дрожавшую от страха толпу, что окружала полуобезумевшего короля.

Десятки факелов заливали галерею кровавыми отблесками.

— Смотрите! Смотрите! — кричал дон Педро. — Мертвы! Обе мертвы!

— Мертвы! — глухо повторяли в толпе.

— Мертвы? Кто мертв, мой господин? — спросил Мотриль.

— Посмотри, бесстыдный сарацин! — вскричал король, у которого от ужаса волосы стояли дыбом.

Мавр взял из рук солдата факел, неторопливо вошел в комнату и испуганно (или прикинувшись испуганным) отпрянул назад при виде двух трупов и пятен крови на полу.

— Донья Мария! — прошептал он. — Донья Аисса! — вскричал он. — О, Аллах!

— Донья Мария! Донья Аисса! Мертвы! — дрожа от ужаса, повторяла толпа.

Мотриль опустился на колени и с горестным вниманием стал разглядывать обе жертвы.

— Господин, — обратился он к дону Педро, который еле держался на ногах, обхватив голову вспотевшими руками, — налицо преступление, прикажите всех удалить отсюда.

Король молчал… Мотриль взмахнул рукой, и все медленно разошлись.

— Мой господин, здесь совершено преступление, — с ласковой настойчивостью повторил мавр.

— Негодяй! — придя в себя, воскликнул дон Педро. — Ты еще здесь, предатель!

— Мой повелитель тяжко страдает, раз он грубо оскорбляет своих лучших друзей, — с невозмутимой кротостью ответил Мотриль.

— Мария… Аисса… Обе мертвы! — словно в бреду твердил дон Педро.

— Мой господин, заметьте, я ведь не жалуюсь, — сказал Мотриль.

— Тебе ли жаловаться, гнусный изменник! Да и на что ты стал бы жаловаться?

— На то, что в руке доньи Марии я вижу кинжал, которым она пролила священную кровь моих султанов, убив дочь моего досточтимого властелина, великого халифа.

— Верно, в руке доньи Марии кинжал, — пробормотал дон Педро. — Но кто же тогда убил донью Марию? Лицо ее выглядит чудовищно, в глазах застыла угроза, на губах выступила пена…

— Как я могу знать это, мой господин? Ведь я спал и пришел сюда после вас.

И сарацин, вглядевшись в мертвенно-бледное лицо Марии, молча покачал головой, с интересом рассматривая еще наполовину наполненный кубок.

— Яд! — прошептал он.

Король склонился над трупом и с мрачным испугом схватил окоченевшую руку.

— Да, яд! — вскричал дон Педро. — Перстень пустой!

— Перстень? — повторил Мотриль, разыгрывая изумление. — Какой перстень?

— Перстень со смертельным ядом, — продолжал король. — О, смотрите же! Мария отравилась. Мария, которую я ждал, Мария, что еще могла надеяться на мою любовь…

— Нет, господин, я думаю, вы ошибаетесь, донья Мария ревновала и давно знала, что ваше сердце занято другой женщиной. Донья Мария, не забывайте об этом, ваша светлость, наверное, ужаснулась и была смертельно уязвлена в своей гордости, увидев, что к вам приехала Аисса, которую вы призвали сюда. Когда ее гнев прошел, она предпочла смерть разлуке с вами… Кстати, она умерла, отомстив, а мстить за себя для испанки — наслаждение, которое ей дороже жизни.

Эти слова, проникнутые изощренным коварством, их наивный доверительный тон на мгновенье успокоили дона Педро. Но вдруг его снова охватили горе и злоба, и он, сжав мавра за горло, вскричал:

— Ты лжешь, Мотриль! Ты играешь со мной! Ты объясняешь смерть доньи Марии тем, что я покинул ее… Неужели ты не знаешь или притворяешься, будто не знаешь, что донья Мария, моя благородная подруга, была мне дороже всего.

— Мой господин, вы мне говорили совсем другое в тот день, когда упрекали донью Марию в том, что она вам надоела.

— Не говори об этом, проклятый, над ее трупом!

— Господин, лучше я отрежу свой язык, лишу себя жизни, чем навлеку гнев моего короля, хотя я хотел утишить его боль и теперь пытаюсь делать это как верный друг.

— Мария! Аисса! — как потерянный повторял дон Педро. — Я отдам мое королевство за то, чтобы хоть на час вернуть вас к жизни!

— Аллах делает так, как ему угодно, — зловеще прогнусавил мавр. — Он отнял радость моих стариковских дней, цветок моей жизни, жемчужину невинности, что украшала мой дом.

— Нечестивец! — вскричал дон Педро, в котором эти с тайным умыслом сказанные слова пробудили себялюбие, а следовательно, и гнев, — и ты еще смеешь говорить о чистоте и невинности Аиссы, ты, кому известно о ее любви к французскому рыцарю, ты, знающий о ее позоре…

— Я? — сдавленным голосом спросил мавр. — Я знаю о позоре доньи Аиссы, обесчещенной Аиссы? И кто же это сказал? — издал он яростное мычание, которое, хотя и было притворным, не было от этого менее страшным.

— Та, кому твоя ненависть больше не причинит вреда, та, кто не лгала, та, кого отняла у меня смерть.

— У доньи Марии был свой интерес это говорить, — с презрением возразил сарацин. — Она могла это сказать из-за любви, потому что она умерла от любви, но оклеветать она могла из мести, потому что Аиссу она убила из мести.

Дон Педро замолчал, задумавшись над этим обвинением, столь убедительным и столь дерзким.