Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 17. Бастард де Молеон 1994.

Французские трубачи заиграли в честь героя, который учтиво им поклонился.

Потом ворота закрыли, и вся толпа, сгрудившись у лестницы, с громким ропотом стала ждать выхода коннетабля.

Бретонским солдатам, скоро предстояло увидеть своего великого командира, и сердца их сильно бились; все они отдали бы жизнь, чтобы завоевать ему свободу.

Однако прошло полчаса: нетерпение собравшихся бретонцев перерастало в тревогу.

Неизвестный рыцарь правой рукой разорвал перчатку на левой руке.

Тут на открытой галерее появился Чандос, оживленно беседующий с офицерами, которые, казалось, были чем-то удивлены, даже ошеломлены.

Когда дверь в башню снова открылась, то все увидели не героя, оказавшегося на свободе, а бледного, растерянного, дрожавшего от волнения сира де Лаваля, который кого-то высматривал в толпе.

К нему подбежали несколько офицеров-бретонцев.

— Ну что там? — с тревогой спросили они.

— О, великое бедствие, странное дело, — ответил де Лаваль. — Но где же незнакомец, этот пророк несчастья?

— Я здесь, — ответил таинственный рыцарь. — Я ждал вас.

— Вы по-прежнему желаете видеть коннетабля?

— Больше, чем раньше!

— Хорошо! Торопитесь, ведь через десять минут будет слишком поздно. Пойдемте! Коннетабль уже не освободится из плена.

— Это мы еще посмотрим, — возразил незнакомец, легко поднимаясь по ступеням за де Лавалем, который тянул его за руку.

Начальник тюрьмы с улыбкой распахнул перед ними дверь, а вся собравшаяся толпа на тысячу разных ладов принялась обсуждать событие, которое задержало освобождение коннетабля.

— Спокойно! — тихо приказал командир бретонцев своим солдатам. — Держать мечи наготове и смотреть в оба!

Англичанин не ошибся, он хорошо изучил своего пленника.

Едва сиру де Лавалю разрешили войти в замок и он обнял коннетабля, едва прошли эти первые мгновения взаимной радости, как коннетабль, рассматривая сундуки, которые погонщики мулов внесли на площадку перед комнатой, воскликнул:

— О, мой дорогой друг, сколько же здесь денег!

— Никогда нам не удавалось так легко собрать подать, — ответил сир де Лаваль, который, гордясь своим соотечественником, не знал, как еще засвидетельствовать ему свое уважение и свою дружбу.

— Значит, пришлось обобрать моих славных бретонцев, и вас в первую очередь, — заметил коннетабль.

— Надо было видеть, как монеты дождем сыпались в мешки сборщиков! — воскликнул сир де Лаваль, довольный тем, что его восторг не нравится англичанину — управляющему замка, который вернулся от принца Уэльского и невозмутимо слушал их разговор.

— Семьдесят тысяч флоринов золотом, огромная сумма! — снова изумился коннетабль.

— Сумма огромная, когда ее собираешь, и маленькая, когда она собрана и ее надо отдать…

— Друг мой, — перебил его Дюгеклен, — садитесь, прошу вас. Вы знаете, что здесь, в плену, находится вместе со мной тысяча двести наших соотечественников.

— Увы, да, знаю.

— Так вот! Я нашел способ вернуть им свободу. Ведь они попали в плен по моей вине, и сегодня я ее искуплю.

— Каким образом? — с удивлением спросил сир де Лаваль.

— Мессир управляющий, не окажете ли вы мне одолжение вызвать сюда писца?

— Он ждет у дверей ваших приказаний, сир коннетабль, — ответил англичанин.

— Пусть войдет.

Комендант три раза топнул ногой; начальник тюрьмы ввел писца, который, несомненно предупрежденный заранее, приготовил пергамент, перо, чернила, и держал свободной правую руку.

— Запишите то, что я сейчас вам скажу, друг мой, — обратился к нему коннетабль.

— Я жду, ваша светлость.

— Пишите:

«Мы, Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции и Кастилии, граф дорийский, настоящим извещаем о великом нашем раскаянии в том, что в приступе безрассудной гордыни мы приравняли выкуп за себя к цене тысячи двухсот добрых христиан и храбрых рыцарей, которые, разумеется, стоят больше нас».

Здесь славный коннетабль прервал себя, не обращая внимания на то, как отразилось на лицах присутствующих это вступление.

Писец точно записал его слова.

«Мы смиренно просим прощения у Бога и наших братьев, — продолжал диктовать Дюгеклен, — и во искупление нашего безрассудства внесем семьдесят тысяч флоринов как выкуп за тысячу двести пленных, взятых его светлостью, принцем Уэльским в недоброй памяти битве при Наваррете ».

— Вы же рискуете вашим состоянием! — воскликнул сир де Лаваль. — Подобное злоупотребление великодушием, сеньор коннетабль, недопустимо.

— Нет, мой друг, мое состояние уже растрачено, и я не могу обречь госпожу Тифанию на нищету. Она и без этого слишком от меня натерпелась.

— Так что же вы делаете?

— Принадлежат ли мне деньги, которые вы привезли?

— Разумеется, но…

— Молчите… Если они мои, то я вправе ими распоряжаться. Господин писец, диктую:

«Я отдаю в качестве выкупа семьдесят тысяч флоринов, которые мне доставил сир де Лаваль».

— Но, значит, сеньор коннетабль, вы остаетесь пленником! — испуганно вскричал де Лаваль.

— Но пленником, увенчанным бессмертной славой! — воскликнул управляющий замка.

— Это невозможно, рассудите сами, — продолжал де Лаваль.

— Все? — обратился коннетабль к писцу.

— Да, ваша светлость.

— Дайте я подпишу.

Коннетабль взял перо и быстро поставил свое имя на бумаге.

В эту минуту звуки фанфар возвестили о приходе принца Уэльского.

Управляющий замка уже выхватил из рук писца пергамент.

Увидев английского принца, сир де Лаваль подбежал к нему и преклонил колено.

— Ваша светлость, я привез выкуп за господина коннетабля, — сказал он. — Согласны ли вы принять деньги?

— Согласно данному мной слову и от чистого сердца, — ответил принц.

— Эти деньги, ваша светлость, принадлежат вам, — настаивал де Лаваль, — примите их.

— Погодите, — возразил управляющий замка. — Его светлость не знает о том, что здесь произошло… Пусть он сам прочтет документ.

— И отменит его! — воскликнул Лаваль.

— И прикажет его исполнить, — возразил коннетабль.

Принц пробежал глазами пергамент и с восхищением воскликнул:

— Вот истинно благородный поступок! Как бы мне хотелось совершить подобное!

— Вам это ни к чему, ваша светлость, — ответил Дюгеклен. — Ведь вы победитель.

— Значит, ваша светлость не будет удерживать коннетабля? — спросил де Лаваль.

— Нет, разумеется, если он желает ехать, — ответил принц.

— Ноя хочу остаться, Лаваль, должен остаться… Спросите у этих господ, что они думают на сей счет.

Чандос, Альбре и другие рыцари громко выражали свое восхищение.