Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 17. Бастард де Молеон 1994.

— Никаких, мы готовы, — ответил Каверлэ. — Разве что наша клятва верности принцу Уэльскому…

— Да, — сказал Бертран, — но клятва эта касается лишь английских подданных.

— Разумеется, — согласился Каверлэ.

— Значит, договорились.

— Ну что ж, мы довольны. Однако…

— Что однако? — спросил Дюгеклен.

— А кому пойдут оставшиеся сто тысяч экю?

— Вы слишком предусмотрительные командиры, чтобы не понимать: армии, которая начинает кампанию, нужна казна.

— Несомненно, — подтвердил Каверлэ.

— Так вот, пятьдесят тысяч экю пойдут в нашу общую казну.

— Здорово! — обратился Каверлэ к своим сотоварищам. — Понял. А другие пятьдесят тысяч — тебе в казну. Чума меня забери, ну и ловкач!

— Подойдите ко мне, мессир капеллан, — сказал Бертран, — и давайте вместе напишем письмецо нашему доброму повелителю, королю Франции, коему я посылаю пятьдесят тысяч экю, что у нас остались.

— Вот это да! — воскликнул Каверлэ. — Поступок поистине прекрасный! Я бы никогда так не сделал. Даже ради его высочества принца Уэльского.

Мы уже знаем, что после сцены в саду Аисса отправилась в дом отца, а Аженор исчез, перепрыгнув через стену.

Мюзарон понял, что его хозяина больше в Бордо ничего не удерживает; поэтому, едва молодой человек вышел из состояния мечтательности, в которую погрузили его разыгравшиеся события, он нашел своего коня под седлом, а оруженосца — готовым к отъезду.

Аженор одним махом вскочил в седло и, пришпорив коня, на полном скаку выехал из города в сопровождении Мюзарона, по своему обыкновению отпускавшего шуточки.

— Эй, сударь! — кричал он. — Мне кажется, мы удираем слишком быстро. Куда, черт возьми, вы дели деньги, за которыми ходили к неверному?

Аженор пожал плечами и промолчал.

— Не губите вашего доброго коня, сударь, он нам еще на войне пригодится: предупреждаю вас, что так он долго не проскачет, особенно если вы, подобно графу Энрике де Трастамаре, зашили полсотни марок золотом в подкладку вашего седла.

— В самом деле, — ответил Аженор, — по-моему, ты прав: полсотни марок золотом и полсотни железом для одной скотины — это слишком.

И он опустил на плечо непочтительного оруженосца свое окованное сталью копье.

Плечо Мюзарона осело под этой тяжестью, и, как предвидел Аженор, веселость оруженосца от лишней поклажи значительно поубавилась.

Так они двигались по следам графа Энрике, но не в силах его догнать, через Гиень и Беарн; потом перевалили Пиренеи и через Арагон въехали в Испанию.

Только в этой провинции они нагнали графа, которого увидели в отблесках пожара в маленьком городке, подожженном капитаном Гуго де Каверлэ.

Таким способом отряды наемников возвещали о своем появлении в Испании. Мессир Гуго, большой любитель красочных зрелищ, выбрал город — он рассчитывал сделать его своим маяком — на возвышенности, чтобы пламя на десять льё вокруг освещало этот край, который был ему неизвестен, но который он жаждал узнать поближе.

Энрике ничуть не удивляла эта прихоть английского капитана; он давно водил знакомство со всеми командирами наемных отрядов и знал их манеру вести войну. Правда, он просил мессира Бертрана Дюгеклена воздействовать своим авторитетом на подчинявшиеся ему наемные отряды, чтобы последние не все крушили на своем пути.

— Ибо, — весьма разумно полагал он, — поскольку это королевство в один прекрасный день станет принадлежать мне, я хотел бы получить его цветущим, а не разоренным.

— Что ж, верно, ваша светлость, — отвечал Каверлэ, — но при одном условии.

— При каком же? — спросил Энрике.

— Вы, ваша светлость, будете платить мне за каждый нетронутый дом и за каждую изнасилованную женщину.

— Я что-то не совсем понимаю, — сказал граф, сдерживая отвращение, которое вызывала у него необходимость действовать заодно с подобными бандитами.

— Однако все проще простого, — пояснил Каверлэ. — Города ваши останутся целы, а ваше население удвоится — по-моему, это денег стоит.

— Ну что ж, пусть так, — сказал Энрике, пытаясь улыбнуться. — Мы поговорим об этом завтра утром, а пока…

— Пока, ваша светлость, Арагон может спать спокойно. Ночью мне все будет видно здесь как днем, хотя, слава Богу, Гуго де Каверлэ ничуть не похож на чудотворца.

После этого обещания, которому можно было довериться, сколь бы странным оно ни казалось, Энрике вместе с Молеоном ушел в свою палатку, тогда как коннетабль отправился к себе.

Тогда Гуго де Каверлэ, вместо того чтобы уснуть, что, как могло показаться, он и сделает после столь утомительного дня, стал прислушиваться к звукам удаляющихся шагов; потом, когда эти звуки смолкли в отдалении, а фигуры растворились в темноте, он тихо поднялся и вызвал своего секретаря.

Этот секретарь был весьма важной персоной в доме храброго полководца (Каверлэ либо совсем не умел писать, что весьма вероятно, либо не снисходил до того, чтобы взять в руки перо, что весьма возможно), так как сему достойному писцу поручалось оформлять все сделки между командиром наемников и пленниками, за коих он назначал выкуп. Поэтому почти не проходило дня, чтобы секретарь Гуго де Каверлэ не составлял подобного рода документа.

Писец явился с пером и чернильницей, держа под мышкой свиток пергамента.

— Садись сюда, метр Робер, — сказал капитан, — и составь-ка мне расписку вместе с подорожной.

— Расписку на какую сумму? — спросил писец.

— Сумму не пиши, но места оставь побольше, ибо она будет немалая.

— На чье имя? — снова спросил писец.

— Имя, как и сумму, тоже не пиши.

— А места тоже оставить побольше?

— Да, потому что за этим именем будет значиться немало титулов.

— Прекрасно, прекрасно, отлично, — забормотал метр Робер, принимаясь за дело с таким рвением, будто ему платили проценты с вырученной суммы. — Но где же пленник?

— Сейчас мы его ловим.

Писарь знал привычку своего хозяина, поэтому он не медлил ни секунды, составляя эту цидулку: раз капитан сказал, что пленника ловят, значит, пленник будет.

В этой уверенности писаря льстивости не было: ведь едва писец закончил писать, как со стороны гор послышался приближающийся шум.

Казалось, Каверлэ не услышал его, а угадал, потому что шум еще не достиг чутких ушей часового, как капитан уже приподнял полог палатки.

— Стой! Кто идет? — сразу же прокричал часовой.

— Свои! — ответил хорошо знакомый голос помощника Каверлэ.

— Да, да, свои, — потирая руки, сказал Каверлэ, — пропусти и подними пику, когда они будут проходить. Ради тех, кого я жду, стоит постараться.

В этот момент, в последних отблесках угасающего пожара, можно было заметить, что к палатке приближается группа пленных в окружении двадцати пяти или тридцати солдат. Она состояла из рыцаря (он казался молодым, цветущим мужчиной), мавра, который не отходил от штор носилок, и двух оруженосцев.