Александр Дюма - Собрание сочинений. Том 15.1994 Граф де Монте-Кристо. ч.4,5,6

Однажды утром мой отец послал за нами; он был довольно спокоен, но бледнее, чем обыкновенно.

"Потерпи еще, Василики, сегодня всему наступит конец: сегодня должен прибыть фирман повелителя, и моя судьба будет решена. Если я получу полное прощение, мы с торжеством вернемся в Янину; если вести будут дурные, мы бежим сегодня же ночью".

"Но если они не дадут нам бежать?" — спросила моя мать.

"Не беспокойся, — сказал, улыбаясь, Али, — Селим со своим пылающим копьем отвечает мне за них. Они очень хотели бы, чтобы я умер, но не с тем, чтобы умереть вместе со мной".

Моя мать отвечала лишь вздохами на эти слова утешения, которые отец говорил не от сердца.

Она приготовила ему воды со льдом, которую он пил не переставая, потому что со времени бегства его снедала жгучая лихорадка; она надушила его седую бороду и зажгла ему трубку, за вьющимся дымом которой он иногда рассеянно следил целыми часами.

Вдруг он сделал такое резкое движение, что я испугалась.

Затем, не отводя взгляда от точки, привлекшей его внимание, он велел подать подзорную трубу.

Моя мать передала ему трубу; лицо ее стало белее гипсовой колонны, к которой она прислонилась.

"Лодка!., две!., три!.. — прошептал он, — четыре!.."

Я помню, как он встал, схватил ружье и насыпал порох на полку своих пистолетов.

"Василики, — сказал он моей матери, и видно было, как он дрожит, — наступила минута, которая решит нашу участь: через полчаса мы узнаем ответ великого властелина. Спустись с Гайде в подземелье".

"Я не хочу покидать вас, — сказала Василики, — если вам суждена смерть, господин мой, я хочу умереть вместе с вами".

"Идите туда, где Селим!" — крикнул мой отец.

"Прощайте, мой повелитель!" — покорно прошептала моя мать и склонилась, как бы уже встречая смерть.

"Уведите Василики", — сказал мой отец своим паликарам.

Но я, на минуту забытая, подбежала и протянула к нему руки; он увидел меня, нагнулся и прикоснулся губами к моему лбу.

Этот поцелуй был последний, и он поныне горит на моем челе!

Спускаясь, мы видели, сквозь виноград террасы, лодки: они всё росли и, еще недавно похожие на черные точки, казались уже птицами, несущимися по воде.

Тем временем двадцать паликаров, сидя у ног моего отца, скрытые перилами, следили налитыми кровью глазами за приближением этих судов и держали наготове свои длинные ружья, выложенные перламутром и серебром; по полу было разбросано множество патронов; мой отец то и дело смотрел на часы и тревожно шагал взад и вперед.

Вот что осталось в моей памяти, когда я уходила от отца, получив от него последний поцелуй.

Мы с матерью спустились в подземелье. Селим по-прежнему стоял на своем посту, он печально улыбнулся нам. Мы принесли с другого конца пещеры подушки и сели около Селима: когда грозит большая опасность, стремишься быть ближе к преданному сердцу, а я, хоть была совсем маленькая, чувствовала, что над нами нависло большое несчастье…

Альбер часто слышал — не от своего отца, который никогда об этом не говорил, но от посторонних, — о последних минутах янинского визиря, читал много рассказов о его смерти. Но эта повесть, ожившая во взоре и голосе Гайде, эта взволнованная и скорбная элегия потрясла его невыразимым очарованием и ужасом.

Гайде, вся во власти ужасных воспоминаний, на миг замолкла; голова ее, как цветок, склоняющийся пред бурей, поникла на руку, а затуманенные глаза, казалось, еще видели на горизонте зеленеющий Пинд и голубые воды янинского озера, волшебное зеркало, в котором отражалась нарисованная ею мрачная картина.

Монте-Кристо смотрел на нее с выражением бесконечного участия и жалости.

— Продолжай, дитя мое, — сказал он по-гречески.

Гайде подняла голову, словно голос Монте-Кристо пробудил ее от сна, и продолжала:

— Было четыре часа; но, хотя снаружи был ясный, сияющий день, в подземелье нас окружал густой мрак.

В пещере была только одна светящаяся точка, подобная одинокой звездочке, дрожащей в глубине черного неба: факел Селима.

Моя мать молилась: она была христианка.

Селим время от времени повторял священные слова: "Аллах велик!"

Все же мать еще сохраняла некоторую надежду. Спускаясь в подземелье, она, как ей показалось, узнала того француза, который был послан в Константинополь и которому мой отец всецело доверял, так как знал, что воины французского султана обычно благородные и великодушные люди. Она подошла к лестнице и прислушалась.

"Они приближаются, — сказала она, — ах, только бы они несли мир и жизнь!"

"Чего ты боишься, Василики? — ответил Селим мягко, ласково и в то же время гордо. — Если они не принесут мира, мы подарим им смерть".

Он оправлял пламя на своем копье, и это движение делало его похожим на Диониса древнего Крита.

Но я, маленькая и глупая, боялась этого мужества, которое мне казалось жестоким и безумным, страшилась этой ужасной смерти в воздухе и пламени.

Моя мать испытывала то же самое, и я чувствовала, как она дрожит.

"Боже мой, мамочка, — воскликнула я, — неужели мы сейчас умрем?"

И, услышав мои слова, невольницы начали еще громче стонать и молиться.

"Сохрани тебя Бог, дитя, — сказал мне Василики, — дожить до такого дня, когда ты сама пожелаешь смерти, которой страшишься сегодня".

Потом она едва слышно спросила Селима:

"Какой приказ дал тебе господин?"

"Если он пошлет мне свой кинжал, значит, султан отказывает ему в прощении, и я все взрываю, если он пришлет свое кольцо, значит, султан прощает его, и я сдаю пороховой погреб".

"Друг, — сказала моя мать, — если господин пришлет кинжал, не дай нам умереть такой ужасной смертью; мы подставим тебе горло, убей нас этим самым кинжалом".

"Да, Василики", — спокойно ответил Селим.

Вдруг до нас долетели громкие голоса; мы прислушались: это были крики радости. Наши паликары выкрикивали имя француза, посланного в Константинополь; было ясно, что он привез ответ великого властелина и этот ответ благоприятен.

— И вы все-такие не помните этого имени? — сказал Морсер, готовый оживить его в памяти рассказчицы.

Монте-Кристо сделал ему знак.

— Я не помню, — отвечала Гайде. — Шум все усиливался; раздались приближающиеся шаги: кто-то спускался в подземелье.

Селим держал копье наготове.

Вскоре какая-то тень появилась в голубоватом сумраке, которые создавали у входа в подземелье слабые отблески дневного света.

"Кто ты? — крикнул Селим. — Но кто бы ты ни был, ни шагу дальше!"

"Слава султану! — ответила тень. — Везир Али получил полное помилование: ему не только дарована жизнь, но возвращены все его сокровища и все имущество".

Моя мать радостно вскрикнула и прижала меня к своему сердцу.

"Постой! — сказал ей Селим, видя, что она уже бросилась к выходу. — Ты же знаешь, я должен получить кольцо".