Александр Дюма - Собрание сочинений. Том 15.1994 Граф де Монте-Кристо. ч.4,5,6

Душевные раны незримы, но они никогда не закрываются: всегда мучительные, кровоточащие при первом прикосновении, они вечно остаются разверстыми в глубинах человеческой души.

Среди гробового молчания оратор прочитал вслух заметку. Раздался приглушенный ропот, тотчас же прекратившийся, как только обличитель вновь заговорил. Он начал с того, что объяснил всю тяжесть взятой им на себя задачи: дело идет о чести графа де Морсера, о чести всей Палаты, и ради того, чтобы оградить их, он и открывает прения, во время которых придется коснуться личных, а потому всегда жгучих, вопросов. В заключение он потребовал назначить расследование и произвести его с возможной быстротой, дабы в самом корне пресечь клевету и восстановить доброе имя графа де Морсера, отомстив за оскорбление, нанесенное лицу, столь высоко стоящему в общественном мнении.

Морсер был так подавлен, так потрясен этим безмерным и неожиданным бедствием, что едва мог пробормотать несколько слов, устремив на своих собратьев помутневший взор. Это смущение, которое, впрочем, могло иметь своим источником как изумление невинного, так и стыд виновного, вызвало некоторое сочувствие к нему. Истинно великодушные люди всегда готовы проявить сострадание, если несчастье их врага превосходит их ненависть.

Председатель поставил вопрос на голосование, и было постановлено произвести расследование.

Графа спросили, сколько ему потребуется времени, чтобы приготовиться к защите.

Морсер успел несколько оправиться после первого удара, и к нему вернулось самообладание.

— Господа пэры, — ответил он, — что значит время, когда нужно отразить нападение неведомых врагов, скрывающихся в тени собственной гнусности; немедленно, громовым ударом должен я ответить на эту молнию, на миг ослепившую меня. Почему мне не дано вместо словесных оправданий пролить свою кровь, чтобы доказать моим коллегам, что я достоин быть в их рядах?

Эти слова произвели благоприятное впечатление.

— Поэтому я прошу, — продолжал Морсер, — чтобы расследование было произведено как можно скорее, и представлю Палате все необходимые документы.

— Какой день угодно вам будет назначить? — спросил председатель.

— С сегодняшнего дня я отдаю себя в распоряжение Палаты, — отвечал граф.

Председатель позвонил.

— Угодно ли Палате, чтобы расследование состоялось сегодня же?

— Да, — был единодушный ответ собрания.

Выбрали комиссию из двенадцати человек для рассмотрения документов, которые представит Морсер. Первое заседание этой комиссии было назначено на восемь часов вечера, в помещении Палаты. Если бы потребовалось несколько заседаний, то они должны были происходить там же, в то же время.

Как только было принято это постановление, Морсер попросил разрешения удалиться: ему необходимо было собрать документы, давно уже подготовленные им с присущей ему настойчивостью и коварством, ибо он всегда предвидел возможность подобной катастрофы.

Бошан рассказал все изложенное нами Альберу, но преимущество его рассказа перед нашим подобно превосходству живого создания над хладным бездушным предметом.

Альбер слушал, дрожа то от гнева, то от стыда, но он безусловно доверял Бошану и после поездки того в Янину знал, что отец виновен, и не понимал, как мог бы он доказать свою невиновность.

— А дальше? — спросил он, когда Бошан умолк.

— Дальше? — повторил Бошан.

— Да.

— Друг мой, это слово налагает на меня ужасную обязанность. Вы непременно хотите знать, что было дальше?

— Я должен знать, и пусть уж лучше я узнаю об этом от вас, чем от кого-либо другого.

— В таком случае, — сказал Бошан, — соберите все свое мужество, Альбер; никогда еще оно вам не было так нужно.

Альбер провел рукой по лбу, словно пробуя собственные силы, как человек, намеревающийся защищать свою жизнь, проверяет крепость своей кольчуги и сгибает лезвие шпаги.

Он почувствовал себя сильным, потому что принимал за энергию свое лихорадочное возбуждение.

— Говорите, — сказал он.

— Наступил вечер, — продолжал Бошан. — Весь Париж ждал затаив дыхание. Многие утверждали, что вашему отцу стоит только показаться, и обвинение рухнет само собой; другие говорили, что ваш отец совсем не явится; были и такие, которые утверждали, будто видели, как он уезжал в Брюссель, а кое-кто даже справлялся в полиции, верно ли, что он выправил себе паспорт.

Я должен вам сознаться, что сделал все возможное, чтобы уговорить одного из членов комиссии, молодого пэра, провести меня в залу. Он заехал за мной в семь часов и, прежде чем кто-либо явился, передал меня служителю, который и запер меня в какой-то ложе. Я был скрыт за колонной, окутан полнейшим мраком и мог надеяться, что увижу и услышу от слова до слова предстоящую ужасную сцену.

Ровно в восемь все были в сборе.

Господин де Морсер вошел с последним ударом часов. В руках у него были какие-то бумаги, и он казался совсем спокойным; вопреки своему обыкновению, держался он просто, одет был изысканно и строго и, по обычаю старых военных, застегнут на все пуговицы.

Его появление произвело наилучшее впечатление: члены комиссии были настроены отнюдь не недоброжелательно, и кое-кто из них подошел к графу и пожал ему руку.

Альбер чувствовал, что все эти подробности разрывают ему сердце, а между тем к его мукам примешивалась и доля признательности, и ему хотелось обнять этих людей, выказавших его отцу уважение в час тяжелого испытания.

В эту минуту вошел курьер и подал председателю письмо.

"Слово принадлежит вам, господин де Морсер", — сказал председатель, распечатывая письмо.

— Граф начал свою защитительную речь, и, уверяю вас, Альбер, — продолжал Бошан, — она была построена необычайно красноречиво и искусно. Он представил документы, удостоверяющие, что везир Янины до последней минуты доверял ему всецело и поручил ему вести с самим султаном переговоры, от которых зависела его жизнь или смерть. Он показал перстень, знак власти, которым Али-паша имел обыкновение запечатывать свои письма и который он дал графу, чтобы тот по возвращении мог к нему проникнуть в любое время дня или ночи, даже в самый гарем. К несчастью, сказал он, переговоры не увенчались успехом, и когда он вернулся, чтобы защитить своего благодетеля, то нашел его уже мертвым. Но, — сказал граф, — перед смертью Али-паша — так велико было его доверие— поручил ему самую любимую из жен и дочь.

Альбер вздрогнул при этих словах, потому что, по мере того как говорил Бошан, в его уме вставал рассказ Гай-де, и он вспоминал все, что рассказывала прекрасная гречанка об этом поручении, об этом перстне и о том, как она была продана и уведена в рабство.

— И какое впечатление произвела речь графа? — с тревогой спросил Альбер.