Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8

— Зачем мы сюда опять приехали? — начала она. — Я вижу, что-то случилось! И как ужасно ничего не знать, когда так волнуешься! — Она вздохнула. Этот легкий вздох больно отозвался в сердце Феликса. — Я всегда предпочитаю знать правду, папа. Тетя Клара говорила, что у Маллорингов был пожар.

Феликс украдкой взглянул на нее. Да! У его дочери есть кое-что за душой! Глубина, сердечность и постоянство чувств. С ней не надо обращаться, как с младенцем.

— Детка, ты знаешь, что наш милый юноша и Шейла — горячие головы, а у них в округе неспокойно. Нам надо сделать так, чтобы все уладилось.

— Папа, как, по-твоему, я должна поддерживать его во всем, что бы он ни сделал?

Ну и вопрос! Тем более, что на вопросы тех, кого любишь, нельзя отвечать пустой отговоркой.

— Пока мне трудно что-нибудь сказать, — ответил он в конце концов. Кое-чего ты, без сомнения, делать не обязана. Во всяком случае, в своих поступках ты не должна во всем следовать ему — это противоестественно, как бы ты человека ни любила.

— Да, и мне так кажется. Но мне очень трудно разобраться, как я сама на все это смотрю: ведь порой так хочется считать правильным то, что удобно и легко!

«А меня-то воспитывали в убеждении, что только русские девушки ищут правды! — подумал Феликс. — Видно, это ошибка. И не дай мне бог помешать моей собственной дочери искать эту правду! Но с другой стороны, куда ее это приведет? Неужели она — тот ребенок, который только на днях говорил мне, что хочет «все изведать»? Ведь она уже взрослая женщина! Вот она, сила любви!» Он сказал:

— Давай-ка двигаться потихоньку и не требовать от себя невозможного.

— Хорошо, только я все время в себе сомневаюсь.

— Без этого никто еще не добивался правды.

— А мы сможем завтра съездить в Джойфилдс? Я, пожалуй, не выдержу целого дня еды и «шишек»…

— Бедные «шишки»! Хорошо, поедем. А теперь спать. И ни о чем не думать! Слышишь?

Она шепнула ему на ухо:

— Какой ты хороший, папочка!

И он ушел к себе утешенный.

Но когда она уже забылась сном, он все еще стоял у открытого окна, курил одну папиросу за другой и пытался вглядеться в самую душу этой ночи. Как она тиха, эта таинственная безлунная ночь; в ее тьме, казалось, еще звучала перекличка кукушек, куковавших весь день напролет. И Феликс прислушивался к перешептыванию листвы.

Глава XXI

Что думал обо всем этом Тод, было загадкой не только для трех его братьев, но, пожалуй, и для него самого, особенно в то воскресное утро, когда в дверях его дома появились двое полицейских с ордером на арест Трайста. С полминуты Тод пристально смотрел на них, а затем сказал: «Подождите», — и ушел, оставив их на пороге.

Кэрстин находилась в чулане за кухней — она мыла после завтрака глиняную обливную посуду; тут же неподвижно стояли на редкость чистенькие дети Трайста и молча на нее глядели.

Она вышла к Тоду на кухню, и тот прикрыл за ней дверь.

— Два полицейских. За Трайстом, — сказал он. — Как быть? Пусть забирают?

С первых дней совместной жизни между Тодом и Кэрстин установился безмолвный уговор, кто из них решает в семье тот или иной вопрос. Постепенно у них выработался безошибочный инстинкт, так что между ними никогда не вспыхивали ожесточенные споры, которые обычно занимают такое большое место в семейной жизни. Лицо Кэрстин дрогнуло, и она нахмурила брови.

— Мы ничего сделать не можем. Дирека нет дома. Предоставь это мне, а сам уведи ребятишек в сад.

Тод увел маленьких Трайстов на то самое место, откуда Дирек и Недда смотрели на темнеющие поля и где они обменялись первым поцелуем; он сел на пень старой груши и дал каждому из детей по яблоку. Пока они ели, Тод смотрел на них, а собака смотрела на него. Закон отнимал сейчас отца и кормильца у этих ребятишек, но трудно сказать, испытывал ли Тод, глядя на них, те же чувства, что обыкновенный смертный, однако глаза у него стали донельзя синими, а брови насупились.

— Ну как, Бидди? — спросил он наконец.

Бидди ничего не ответила; привычка быть матерью наложила особый отпечаток на ее маленькое, бледное, овальное личико и развила в ней удивительную способность молчать. Но круглощекая Сюзи тотчас сообщила:

— Билли умеет есть косточки.

После этого заявления опять наступила тишина, и пока Тод снова не заговорил, слышно было только, как жуют дети.

— Откуда все это берется? — спросил он.

Дети поняли, что он обращается не к ним, а к самому себе, и подошли поближе. На ладони у Тода сидела какая-то букашка.

— Этот жучок живет в гнилом дереве. Правда, хорош?

— Мы убиваем жуков, мы их боимся… — Это заявила Сюзи.

Они тесно сгрудились вокруг Тода: Билли стоял на его широкой ноге, Сюзи уперлась локтем в объемистое колено, а тоненькая Бидди прижималась к могучему плечу.

— Зря, — сказал Тод, — жуки хорошие.

— Их птицы едят, — сообщил Билли.

— Этот жучок питается древесиной, — сказал Тод. — Он проедает дерево насквозь, и оно гниет…

Тогда заговорила Бидди:

— И больше не дает яблок!

Тод положил жучка на землю; Билли слез с его ноги и принялся его топтать. Мальчик старался изо всех сил, но жучок остался цел и вскоре исчез в траве. Тод его не останавливал; потом он взял мальчика и водворил обратно к себе на ногу.

— А что, Билли, если я на тебя наступлю? — спросил он.

— Как?

— Я ведь тоже большой, а ты маленький.

Билли изумился, и на его квадратном личике появилось строптивое выражение. Он сумел бы дать отпор, но ему уже успели внушить, что каждый должен знать свое место. Тишину нарушил захмелевший шмель, запутавшийся в золотых, как колосья, пушистых волосах Бидди. Тод пальцами вытащил шмеля.

— Красавец, правда?

Дети сначала было отпрянули, но теперь вернулись на место. А пьяный шмель неуверенно ползал в большой горсти Тода.

— Пчелы жалят, — сказала Бидди. — Я раз упала на пчелу, и она меня ужалила.

— Ты первая ее обидела, — сказал Тод. — А шмель ни за что на свете не ужалит. Погладь его.

Бидди протянула худой пальчик, но не решалась дотронуться до насекомого.

— Смелее, — сказал Тод.

Бидди открыла рот и, набравшись смелости, погладила шмеля.

— Он мягкий, — сказала она, — почему он не жужжит?

— Я тоже хочу погладить, — сказала Сюзи, а Билли нетерпеливо прыгал на ноге Тода.

— Нет, — сказал Тод. — Только Бидди.

Все молчали, пока собака не подняла морды, черной с розовато-белым пятном на переносице; она потянулась к шмелю, словно тоже желая его приласкать.

— Нет, — сказал Тод; собака поглядела на него, и в ее желто-карих глазах появилась тревога.

— Он ужалит собаку в нос, — сказала Бидди, а Сюзи и Билли еще теснее прижались к Тоду.

В ту самую минуту, когда головы собаки, шмеля, Тода, Бидди, Сюзи и Билли могли бы уместиться в петле диаметром в три фута, Феликс вылез из автомобиля Стенли и, пройдя в сад, увидел эту идиллическую группу — всю в солнечных бликах, на фоне листвы и цветов. Была в этом какая-то особая значительность, — тут билась сама жизнь, словно в хорошей картине или песне; она была пронизана по-детски чистым восторгом и удивлением, рядом с которыми меркнут все другие чувства; тихая заводь простоты, где сразу замирают все лихорадочные стремления и страсти. Может быть, Феликс ушел бы, чтобы не мешать, но собака заворчала и завиляла хвостом.