Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8

В последующие два дня она замечала в парке приземистого молодого человека, который шел тогда вместе с ним. И снова почувствовала, что этот человек провожает ее глазами.

Потом некая баронесса фон Майсен, космополитка, приятельница тетки Розамунды, немка по мужу, полуголландка-полуфранцуженка по рождению, спросила Джип, слушала ли она шведского скрипача Фьорсена. Он мог бы быть лучшим скрипачом, наших дней, если бы только… — Баронесса покачала головой. Полагая, что этот выразительный жест не требует разъяснений, она продолжала размышлять вслух:

— О, эти музыканты! Ему надо спасаться от самого себя. Если он не опомнится, он — пропащий человек. А жаль! Большой талант!

Джип спокойно посмотрела на нее и спросила:

— Что же, он пьет?

— Pas mal! [8]. Но тут есть и кое-что, кроме вина, ma chere!

Инстинкт и долгая жизнь под кровом Уинтона подсказали Джип, что возмутиться было бы ниже ее достоинства. Она не стремилась познать некоторые подробности его жизни, но не желала и уклоняться от этого; и баронесса, которой ее невинность представлялась пикантной, начала снова:

— Женщины и снова женщины! Какая жалость! Это может его погубить! Единственное, что ему нужно, — это найти для себя одну женщину, но я заранее ее жалею; sapristi [9], какая жизнь для нее!

Джип спокойно спросила:

— А способны ли такие мужчины вообще любить? Баронесса посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.

— Я знавала одного такого мужчину — он превратился в раба. Я видела: он бегал за женщиной, как ягненок, а она все время обманывала его. On ne peut jamais dire. Ma belle, il y a des choses, que veus ne savez pas encore [10]. — Она взяла Джип за руку. — Но одно несомненно. С такими глазами — у вас все впереди!

Джип высвободила руку и покачала головой; нет, она не верит в любовь.

— О, вы еще вскружите многим головы! В этом можете не сомневаться. Я вижу что-то роковое в этих прелестных карих глазах!

Молодой девушке извинительно, если ей кажутся лестными такие слова: еще бы — в ее глазах виден рок! Комплимент взволновал Джип, и у нее в эти дни было безотчетно веселое настроение; волновали и взгляды мужчин, когда они оборачивались, чтобы поглядеть на нее. Мягкий воздух, приятный веселый город, много музыки, ощущение, что ты выделяешься среди этих заурядных, бесцветных людей, — все это как бы приподнимало ее, как бы опьяняло, делало, по выражению баронессы, «un peu folle» [11]. Она то и дело начинала смеяться. Все для нее было «забавным» или «восхитительным». И баронесса, понимая, какой «шик» кроется в этой девушке, с самого начала по-настоящему оценившая ее очарование, делала все, чтобы знакомить Джип со всякими желательными и даже нежелательными людьми.

Любопытство — благотворное чувство. Чем больше побед одерживает мужчина, тем заманчивее для женщины победить его. Пленить того, кто сам пленял многих, — разве это не доказательство, что очарование одной превосходит очарование всех других? Слова баронессы укрепили мнение Джип, что Фьорсен — «невозможный человек», но в то же время незаметно усилили в ней смутное волнение, которое она уже однажды испытала, когда он запомнил ее одну из всей толпы на концерте. Позднее слова баронессы принесли и более ощутимые плоды. Но до этого произошел странный эпизод с цветами.

Вернувшись с прогулки верхом — это было через неделю после того, как она сидела с отцом у памятника Шиллеру, — Джип нашла на своем туалетном столе букет роз «Глюар де Дижон» и «Ля Франс». Карточки не было. Немка горничная смогла сказать только, что цветы принес для «фрейлейн Уинтон» посыльный из цветочного магазина. Джип решила, что они от баронессы. За обедом и позже, на концерте, у нее на корсаже красовались две розы: одна «Ля Франс» и другая «Глюар де Дижон», смелое сочетание розового и оранжевого на фоне платья жемчужно-серого цвета. Программы концерта они не покупали: для Уинтона вся музыка была одинакова, а Джип в программе не нуждалась.

Когда Фьорсен вышел на эстраду, щеки Джип слегка порозовели, точно от ожидания чего-то важного. Он сыграл сначала менуэт Моцарта, затем сонату Цезаря Франка, а когда он выходил раскланиваться, в руке его были две розы: «Ля Франс» и «Глюар де Дижон». Джип машинально дотронулась до своих роз. Их глаза встретились; он поклонился чуть ниже. Уходя со сцены, он приложил розы к губам, и Джип отдернула руку, словно уколовшись о шипы. Сорвать их, бросить на пол? Отец увидит, он мог заметить розы Фьорсена — сравнить те и другие! Он решит, что ее оскорбили! Но оскорблена ли она? Она не могла заставить себя думать так. Это была простая любезность, он как бы хотел сказать ей, что играет для нее одной. Слова баронессы мелькнули в ее голове: «Ему надо спасаться от самого себя. Жаль! Большой талант!» Да, у него большой талант! Если человек так играет, — значит, есть что спасать в нем!.. Они ушли, прослушав последнее соло. Дома она бережно присоединила эти две розы к остальным.

Спустя три дня Джип пошла вечером на «неофициальный прием» к баронессе фон Майсен. Она сразу увидела его. Он стоял возле рояля вместе со своим низкорослым, широкоплечим другом и слушал какую-то болтливую даму; вид у него был скучающий и немного встревоженный. Весь этот день, хмурый, тихий, со странными зарницами в небе, словно перед дождем, Джип было не по себе; она вдруг почувствовала легкую тоску по Лондону. Теперь она ожила. Она увидела, как низенький приятель скрипача подошел к баронессе; через минуту баронесса подвела его к ней и представила: граф Росек. Он не понравился Джип: темные круги под глазами, чересчур безукоризненные манеры, какая-то холодная слащавость; но он был любезен и вежлив и хорошо говорил по-английски. Видимо, он был поляк, но жил в Лондоне и знал о музыке все, что можно о ней знать. Он надеется, что мисс Уинтон слышала игру его друга Фьорсена? Но не в Лондоне? Нет? Это странно. Прошлый сезон он играл в Лондоне несколько месяцев. Слегка раздосадованная тем, что не знала этого, Джип ответила:

— Да, но в прошлом году я почти все лето прожила в деревне.

— Он имел большой успех. Я снова увезу его в Лондон. Это самое лучшее для него. Как вам нравится его игра?

Ей не хотелось раскрывать свои чувства перед этим человечком, разыгрывающим сфинкса, и Джип пробормотала:

— О, конечно, это просто удивительно!

Он кивнул головой и потом, как бы вспомнив что-то, сказал с легкой улыбкой:

— Могу ли я представить его вам? Густав, это мисс Уинтон!

Джип обернулась. Он уже стоял позади нее и кланялся; глаза его выражали смиренное обожание, и он не пытался скрыть это. Джип заметила, как поляк снова чуть заметно улыбнулся; и вот она уже стоит с Фьорсеном в нише окна. Вблизи он меньше походил на зверя в клетке и, безусловно, был элегантен в своем роде, тщательно подстрижен, от него — то ли от платка, то ли от волос — шел запах каких-то приятных духов, которые она, правда, не одобрила бы, если бы он был англичанином. Он носил на мизинце бриллиантовое кольцо, но и это не был слишком дурной тон. Высокий рост, широкие скулы, густые, недлинные волосы, энергичное лицо, гибкая фигура, свободные движения — все это сглаживало первое впечатление о некоторой изнеженности. Он выглядел вполне мужественным. Он сказал со странным, жестковатым акцентом: