Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11

— Здесь попрохладней будет. Вот иные говорят, будто овца глупая. А они, овцы, почти что все понять могут.

— Так вы все-таки считаете, что времена переменились?

— Ну да! Денег вот теперь в деревнях больше стало.

— А образование?

— Э! Образование! Только об нем все и хлопочут. Глянь-ка, вон и железные дороги построили, да еще телеграф! Как же, много есть нового.

— Ну, а в общем-то лучше стало? Он усмехнулся.

— Я в двадцать лет женился, когда зарабатывал восемь шиллингов в неделю; а нынешние, разве они так делают! Им теперь удобства подавай. Нет теперь того, чтоб люди довольны были, как вот сорок иль пятьдесят лет назад. Все теперь в города едут, и я так слышал, что они как туда попадают, жалеют, что уехали, и обратно хотят ехать, а только оттуда никто уж не возвращается.

Нет, он не жаловался; тон у него был спокойный, снисходительный и чуть-чуть насмешливый.

— Теперь уж и не сыщешь никого, кто бы всю жизнь свою прожил тут, в холмах, и никогда отсюда уехать не хотел. Чем больше люди получают, тем больше им всего хочется. Они словно чуют запах денег, что миллионеры разные тратят, — им, верно, кажется, что если они сами денежками разживутся, то уж смогут делать что душе угодно. А только раньше вот человек работал и никогда не думал, что раз хозяин богатый, то можно его обманывать; по-настоящему свое жалованье зарабатывали, по совести жили. А теперь человек, ежели он бедный, думает, что ему нужно богатым быть, и все жалуется да старается работать поменьше. Я так думаю: они всего этого из газет набрались, — когда люди знают слишком много, это их с толку и сбивает; они там читают про этот самый социализм и про миллионеров, ну и в голове у них каша получается. Вы посмотрите, сколько они пива теперь хлещут! Да на каждый галлон, что раньше, когда я молодой был, выпивали, теперь двадцать пьют. Овцы и те переменились: вон эти, что вы видите, все как одна породистые… а уход за ними какой! Твердят мне, что люди тоже к лучшему меняются; может, они и впрямь побогаче стали, а только что пользы в богатстве, ежели все равно им, видно, больше нужно, чем у них есть? Человек богат, когда доволен тем, что у него есть.

И, опустившись на одно колено, он добавил:

— Вот и последняя в тень забралась; ну уж теперь их оттуда до двух часов не выгонишь. Куда одна, туда и все!

И, словно уж не чувствуя больше никакой ответственности, он прилег на траву, оперся на локоть и прищурился, глядя на солнце. На его старом, коричневом лице с квадратным подбородком и бесчисленными морщинками появилось выражение какого-то странного довольства — словно он одобрял в душе упрямство своих овец.

— По-вашему, выходит, что богатство не в деньгах, а в отказе человека от нужд? Вы, значит, противник прогресса?

— Наши места не меняются, меняется только человек; и я про себя так думаю: что в этом толку — ведь нужды его растут так же быстро, как и богатство?

— Без сомнения, придет время, когда человек поймет, что для того, чтоб ему стать по-настоящему богатым, доходы его должны превышать потребности. И когда он поймет это, он будет продолжать увеличивать свой доход, но при этом ограничивать свои потребности.

Он помолчал, пытаясь разобраться в смысле моих слов, потом сказал:

— Я в этих местах и молодость прожил и состарился, шестьдесят лет уже здесь живу.

— И вы счастливы?

Он наморщил лоб и усмехнулся.

— А вы как думаете, сколько мне лет? Семьдесят шесть!

— На вас поглядеть, так видно, что и до ста доживете.

— Ну уж это вряд ли! Вообще-то, здоровье у меня хорошее, разве вот только это. — Пальцы на обеих руках у него были скрючены и загнуты к большому пальцу, словно сучья под ветром. — Вид у них чудной! А болеть не болят. Ну а раз не болят, так и ладно.

— Отчего это они такие?

— От ревматизма! Я не лечусь. Доктора — они только хворь разводят.

— Так вы полагаете, что мы только умножаем свои болезни, умножая лекарства?

Он медленно провел скрюченными пальцами по невысокой траве.

— К моей хозяюшке я позвал доктора, когда она помирала. Видите, какая пыль? Это все автомобили в Гудвуд на гонки народ везут. Удивительная штука: до чего же быстрая!

— Ага! Отличное изобретение, не правда ли?

— Да, иные так думают. А только если б люди сидели на месте и не носились бы сломя голову, то и не нужны были б им эти машины.

— А вы когда-нибудь сами ездили на такой?. Глаза его насмешливо блеснули.

— Пусть бы они тут попробовали зимой проехать, по снегу, когда дорогу приходится по звукам да запахам находить; тогда бы они не так легко разъезжали, нет! Говорят, из Лондона теперь куда хочешь можно ехать. А только бывает и такое, от чего не уедешь. Вот отсюда пусть хоть все разъедутся, а холмы останутся… Сам-то я никогда отсюда не выезжал.

— И никогда не хотелось?

— Да ведь вы этих мест не знаете как следует. Я видел, как молодые подрастали, а никто из них здесь не оставался. Видел и людей, что, вроде вас, сюда просто так приезжали — посмотреть.

— Ну и что же это все-таки за место — ваши меловые холмы?

Маленькие глаза его, видевшие куда зорче моих, словно еще глубже ушли в темное, морщинистое лицо. И эти глаза, остановившись на серо-зеленых склонах холмов, безмолвно высившихся над клочками полей, над окружающими лесами и деревнями, словно ответили за него на мой вопрос. Он долго молчал, потом заговорил снова.

— Самое здоровое место во всей Англии!.. Вы вот тут все насчет прогресса толковали, а вот сало — оно теперь в четыре раза дороже, чем когда я молодым был. А детей у нас тринадцать душ было, да я, да моя хозяюшка. Теперь в семье трое-четверо заведутся, с них и довольно. Нет, переменилась деревня, что и говорить.

— А разве это вас удивляет? Ведь когда вы пришли сюда утром, солнце тоже за рощей пряталось, а с тех пор оно вон как высоко поднялось.

Он поднял глаза.

— И назад его не вернешь, — вы, небось, это сказать хотели? Да, только ведь оно поднималось, а теперь будет опускаться.

— Но Иисус Навин остановил солнце; и это было большое достижение!

— Может, оно и так, только я думаю, это уж не повторится. А который час, это овцы лучше людей знают; вот в два часа ровно увидите, как они выйдут оттуда и будут траву щипать.

— Вот как! Ну, ну… Мне пора. До свидания!

В глазах старого пастуха засветилась дружелюбная насмешка.

— Вы, как и другие; все теперь в пути, все куда-то спешат! Ну ладно. Держите все время поверху — не собьетесь!

Он протянул мне старческую узловатую руку, пальцы которой были так странно искривлены. Потом, опершись на палку, стал глядеть на буковую рощу, где в холодке лежали овцы.

А позади него, в лучах солнца, маячило облако пыли над дорогой, и порыв ветра донес далекую песню моторов.

НА ОТДЫХЕ