Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11

Когда я уходил надолго из ночлежки, потому что мне уже нечего было закладывать в ломбард и нечем платить за койку, он давал мне денег, именно давал, так как в таких местах денег не одалживают: если человек здесь расстается с деньгами, то это значит, что он их просто отдает, и счастье, если еще вдобавок его не ограбят. Много здесь таких парней, которые высматривают у кого-нибудь ботинки или приличное пальто и, когда все заснут, извлекают выгоду из своей бессонницы и сразу исчезают с этими вещами. Нравственность отступает перед нищетой — для нее нужен человек из железа, а эти люди из соломы. Одно только можно сказать об англичанах, попавших на дно, — они не кровожадны, как их французские или итальянские собратья.

Я ушел из ночлежки и нанялся кочегаром на пароход, потом некоторое время бродяжничал и наконец через полгода снова вернулся в ночлежку. В первое же утро я увидел своего приятеля француза. Был день стрижки и бритья, и он работал изо всех сил, его руки, ноги — все было в движении, и более, чем когда-либо, он напоминал муравья. Мой француз еще больше пожелтел, и на его лице как будто прибавилось морщинок.

— А! Вот и вы! — окликнул он меня по-французски. — Я знал, что вы вернетесь. Подождите, пока я побрею этого субъекта, мне о многом надо с вами поговорить.

Мы пришли на кухню — большую, с каменным полом и обеденными столами — и сели у огня. Был январь, впрочем, огонь здесь, на кухне, горел и зимой и летом.

— Итак, вы вернулись, — сказал француз. — Не повезло? Ничего, ничего, терпение! В вашем возрасте не страшно потерять еще несколько дней… Какие стоят туманы! Видите, я все еще здесь, а мой товарищ, Пигон, умер. Помните его — такой высокий мужчина, черноволосый. Он еще держал лавчонку на этой улице. Приятный человек и мой большой друг. Женатый. Его жена — красивая женщина. Правда, слегка перезрелая, у нее, видите ли, много детей, но красивая и из хорошей семьи. Пигон умер внезапно, от разрыва сердца. Одну минуту, я сейчас вам все расскажу…

Это случилось в один прекрасный октябрьский день, вскоре после того, как вы уехали. Я только что кончил брить наших ночлежников и сидел у себя в лавке. Пил кофе и думал о бедняге Пигоне — это было на третий день после его смерти. Вдруг — бац! Стук в дверь, и появляется мадам Пигон. Спокойная, очень спокойная — сразу видно, что хорошо воспитанная женщина из хорошей семьи. Красивая и такая представительная… Но щеки бледные и глаза красные, заплаканные. Бедняжка!

— Мадам, — спрашиваю, — чем могу служить?

Оказывается, бедняга Пигон умер банкротом. В лавке ни цента. Он всего два дня в могиле, а судебные приставы уже явились к вдове.

— Ах, мосье! — говорит она мне. — Не знаю, что делать.

— Подождите, мадам, — говорю я, беру шляпу и вместе с ней отправляюсь в лавку.

Какая сцена! Два судебных пристава — которым, кстати, не мешало бы побриться — сидели в лавке, а повсюду, ma foi [25], повсюду были дети! Девочка лет десяти, очень похожая на мать, два мальчика помоложе в коротких штанишках, третий еще меньше, в одной рубашонке, да и на полу ползали двое малюток. Все они, кроме девочки, ревели. Такой шум! Все вопили, плакали, словно их раздирали надвое! Приставы сидели озадаченные. Я и сам чуть не заплакал! Семеро, к тому же один меньше другого! А я и не знал, что у бедняги Пигона их столько!

Приставы вели себя очень хорошо.

— Ну, — сказал старший, — даем вам двадцать четыре часа, чтобы достать денег. А пока мой помощник останется в лавке. Поверьте, мы не хотим поступать с вами круто!

Я помог матери успокоить детей.

— Будь у меня деньги, — сказал я, — они немедленно были бы в вашем распоряжении, мадам. Человек благородного происхождения должен быть гуманным. Но у меня нет денег. Попытайтесь вспомнить, нет ли у вас друзей, которые могли бы помочь вам?

— Мосье, — отвечала она. — У меня нет друзей. Да и было ли у меня время завести их. Я… ведь у меня семеро детей!

— Но, может быть, дома, во Франции, мадам…

— Нет, и там никого, мосье. Я поссорилась со своей родней. Вот уже семь лет, как мы покинули родину, и уехали мы только оттого, что никто не хотел нам помочь.

Все это было очень печально, но что я мог сделать? Мне оставалось только сказать:

— Никогда не теряйте надежды, мадам, и доверьтесь мне!

Я ушел. Целый день размышлял о ее необыкновенной выдержке. Изумительно! И все время я твердил себе: «Ну давай же раскинь умом, придумай что-нибудь!» Но придумать ничего не удавалось.

На следующий день я должен был работать в тюрьме. Я отправился туда. Голова у меня была занята мыслями о бедной женщине и о том, как ей помочь. У меня было такое чувство, как будто ее малыши вцепились в мои ноги и повисли на мне. Я опоздал и, чтобы наверстать время, брил ребят так, как никогда их не брил. Что и говорить — жаркое было утро, я весь вспотел! Десять за пенни! Десять за пенни! Я все время думал об этом и о бедной женщине. Наконец всех выбрил, сел отдохнуть. И тут я сказал себе: это уж слишком! Зачем ты это делаешь? Просто глупо так тратить силы!

И тогда-то мне пришла одна мысль! Я вызвал начальника. — Мосье, сказал я, когда он появился. — Я больше сюда не приду.

— Что это значит? — спросил он.

— Хватит с меня такой работы по десятку за пенни. Я женюсь, и я не могу позволить себе ходить сюда за такие гроши. Здоровье дороже.

— Что? — говорит он. — Вы счастливый человек, если можете так швыряться деньгами.

— Я швыряюсь деньгами?! Простите, мосье, но вы только посмотрите на меня! — Я все еще был весь потный. — На каждом заработанном у вас пенни я теряю три, и это не считая износа подметок. Покуда я был холостяком, это было мое личное дело, я мог себе позволить излишество. Но сейчас… сейчас надо с этим кончить… Честь имею, мосье!

Я вышел и направился прямо в лавку Пигона. Пристав еще сидел там. Тьфу! Он, наверное, все время курил не переставая.

— Я больше не могу ждать, — сказал он мне.

— Это и не нужно, — ответил я, постучал и вошел в комнату за лавкой.

Дети играли в углу, а старшая девочка — ах, какое золотое сердце! смотрела за ними, как мать. Мадам сидела у стола, на руках у нее были ветхие черные перчатки. Дорогой друг, поверьте, я никогда не видал такого лица спокойного, но такого бледного и унылого! Можно было подумать, что она ждет смерти. Положение ее было очень скверное, очень, тем более, что надвигалась зима.

— Доброе утро, мадам! — сказал я. — Какие новости? Вам удалось что-нибудь уладить?

— Нет, мосье. А вам?

— Тоже нет. — И я опять посмотрел на нее. Прекрасная женщина! Ах, какая женщина!

— Но сегодня утром, — сказал я, — мне пришла в голову одна идея. Что бы вы сказали, если бы я попросил вас быть моей женой. Это все-таки какой-то выход…

Она подняла на меня черные глаза и ответила: