Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12

Когда лагерь затих, я вышел из своего шатра, чтобы полюбоваться пальмами, поблескивавшими под светлыми рогами Хатор, послушать, как жуют свою жвачку верблюды, как тихо переговариваются у костра погонщики. Ко мне подошел Махмуд Ибрагим.

— Почти все люди ушли в деревню, — и святой Ахмет и другие! Глупцы, как они распалились… Конечно, она недурна, эта плясунья, даже очень хороша собой, но уж больно тощая! — Махмуд Ибрагим вздохнул и посмотрел на звезды. — Вот лет десять назад в этом же лагере была красотка — лучше я никогда не видал. Я ехал за ней до самого Каира; мы платили ей за танец пятнадцать фунтов. Ах, до чего ж она была красива, а я был тогда очень молод. Однажды, когда она кончила танец, я подошел к ней; я дрожал от волнения, да, да, дрожал. Она была прекрасна, как цветок. Я умолял ее поговорить со мной хотя бы пять минут, но она посмотрела на меня — да, она посмотрела на меня так, как смотрят на пустое место. У меня, видите ли, было мало денег. А на прошлой неделе я встретил ее в Каире на улице. Я бы ни за что не узнал ее, ни за что. Но она сказала мне: «Ты не хочешь со мной говорить? Помнишь, как много лет назад я пришла к вам в лагерь в Фаюме танцевать?» Тогда-то я вспомнил ее, — мы платили ей пятнадцать фунтов. Куда делась теперь ее гордость! — Махмуд Ибрагим покачал своей красивой головой. — Да, она стала безобразной, и она плакала, бедная женщина, плакала!

Тишину нарушали только жующие жвачку верблюды; под пальмами, в сиянии двурогой луны мы увидели высокую темную фигуру человека. Прежде он был как пламя на ветру, а теперь стоял совсем неподвижно.

— Смотри, — сказал Махмуд Ибрагим, — это Самарра! Наша плясунья тоже не захотела с ним разговаривать. У него, видите ли, мало денег!

И еще раз в эту ночь я вышел из шатра. Погонщики спали подле своих верблюдов, тела их темными буграми выделялись на сером песке. Спал и караульщик. Даже ветер спал; лишь по небу плыл двурогий полумесяц…

Ах, Хатор! Любовь и Красота! Далекая грубого земного вожделения, бессмертная корова с кротким сияющим взглядом, с рогами, изогнутыми как полумесяцы!

СЕКХЕТ (Сон)

Секхет! О ты, пожирающая грешные души в преисподней! У тебя темная голова львицы и смуглое тело обнаженной женщины; одна нога протянута вперед, руки прижаты к бедрам, а глаза, каких не бывает ни у женщины, ни у львицы, устремлены во тьму, выискивая очередную жертву! Она стоит там, бодрствуя днем и ночью, вечно окутанная мраком. Не диво, что простой народ думает, будто она пожирает детей.

И вот, после того как я увидел Секхет в ее темной нише в Карнаке, мне приснился сон…

Пятеро судей, призванные судить мертвых, сидели в лимонной роще у стен Карнака. А за опушкой рощи стояли мы, мертвые, ожидая суда, — тысячи и тысячи нас теснились на земле египетской, по всей Фиванской равнине. Пятеро судей сидели рядом. Сомбор, этот маленький вершитель правосудия, худой, с длинным, желтым, как пергамент, лицом, со впалыми щеками и жгучими черными щелками глаз, держал в тонких пальцах цветок папируса. Диарнак, рослый, с осанкой воина, сидел прямо, не шевелясь, с серьезным выражением лица, обрамленного острой бородкой, а над его головой среди бела дня кружила летучая мышь. Мемброн, чье широкое, жреческое лицо блестело так, словно он на ночь умащивал его благовониями, то улыбался, то принимал торжественный вид, держа в одной руке золотую монету, а в другой — маленького идола. Марроскуин, самый просвещенный из них, с пухлым, расплывшимся телом и морщинистым, дряблым, хитрым лицом, гладил кошку, свернувшуюся на его круглых коленях. Бутта, коренастый, краснолицый, деловитый человек с седой бородой и маленькими кабаньими глазками, носивший на пальце массивное золотое кольцо с печаткой, казалось, дремал.

И вот заговорил Сомбор.

— Братья, Секхет ждет!

И тут я увидел, что первый из нас уже стоит перед ними, — высокий молодой человек с беспомощным выражением приятного лица. На его губах, слегка пузырившихся пеной, блуждала слабая улыбка, а глаза, полные отчаяния, слезились от яркого солнца.

— Я здесь, господа, — сказал он. И допрос начался.

Сомбор. Твое имя? Вархет? Ты умер прошлой ночью? Говори правду, нам ведь и без того она известна. Пьянствовал?

Вархет. Да, господа.

Диарнак. Сколько раз был под судом?

Вархет. Ни разу, господа. В нашей деревне и полицейского-то нет.

Диарнак. А как называется твоя деревня?

Бутта. Послушай, Диарнак! Давай ближе к делу! Скажи-ка нам, молодой человек, отчего ты стал пьянствовать?

Вархет. Да я и сам не знаю, господа. Когда выпьешь, все кажется не таким мрачным.

Бутта. Что ж, я и сам не хуже всякого другого люблю выпить шотландского виски — только в меру. Продолжай, молодой человек.

Вархет. Слушаюсь, господин. Чем больше я пил, тем менее был счастлив; а чем менее я был счастлив, тем больше пил.

Бутта. Что ж, понимаю. Тебе хотелось весело пожить. Я и сам это люблю; и, уверяю тебя, когда я много работаю, играю в кегли и изредка молюсь, я доволен жизнью, как большинство людей.

Вархет (с живостью). Да, господа, в том-то и дело. Я хотел только счастья себе и другим. А когда я понял, что это невозможно, я взял ружье и застрелился.

Бутта. Ну нет! Этого ты не должен был делать! Это сумасбродство. Вот уж чего не переношу, так это сумасбродства.

Сомбор. Застрелился. Ха!

Марроскуин. И такая мучительная смерть! Почему ты не избрал себе смерть полегче, Вархет?

Вархет. Господин, я жил в деревенской глуши.

Mемброн. Но ведь ты разрушил храм своего тела.

Вархет. Господин, он все ветшал и ветшал, от него не было пользы ни мне, ни другим. Вот я и подумал…

Диарнак. Меньше всего это пристало солдату! Тебе нет прощения.

Сомбор. Можешь ты сказать что-нибудь вразумительное в свою защиту, Вархет?

Вархет. Господа, с тех пор как я умер, мне все кажется, что если бы я мог описать счастье, когда был несчастен, это спасло бы меня.

Марроскуин. Ты хочешь сказать, что из тебя мог выйти романтический писатель? Это любопытно! Я всегда полагал, что оптимизм в искусстве возможен только в том случае, если художник болен или несчастен.

Бутта. Эй! Ближе к делу, Марроскуин,

Сомбор. Голосуем! Кто за Секхет?

Марроскуин. Одну секунду! По его собственному признанию, этот человек мог бы стать художником. Мне кажется, нам следовало бы…

Сомбор. Марроскуин! Если оставить безнаказанным этого несчастного пьяницу, лишившего себя жизни, множество несчастных последует его примеру. А кто они, эти несчастные? Те самые люди, которых я призван судить, из которых Диарнак вербует своих солдат, перед которыми Мемброн произносит свои проповеди; это они дают тебе возможность наслаждаться культурой, Марроскуин, и создают богатство Бутты, основу его страны. Эти люди, которые стали бы безрассудно убивать себя, — опора общества. Нет, этому нужно положить конец. Голосуем! Кто за Секхет? Все, кроме Марроскуина. Уведите его!