Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 15

Шестой присяжный. Слишком много у него за последнее время таких решений было, вот он теперь и вывертывается. Но нас это не должно касаться.

Старшина. Хорошо, господа! Так, значит, голосуем. Кто за то, что самоубийца был в невменяемом состоянии, поднимите руки.

Он сам, 2-й, 3-й, 5-й и 8-й присяжные поднимают руки.

Кто против?

4-й и 7-й присяжные поднимают руки, 6-й и на этот раз воздерживается.

Шестой присяжный. Я так думаю: раз мы не все согласны, надо еще поговорить. Они нас оторвали от дела, — пускай подождут.

Седьмой присяжный. Ну как он мог написать такое письмо в помрачении рассудка, ей-богу не верю! По-моему, господа, мы все-таки должны прислушаться к мнению коронера, как-никак опыт…

Шестой присяжный. Я с этим не согласен!

Пятый присяжный(возмущенно). Так почему же вы в таком случае руку не подняли?

Шестой присяжный. А что торопиться?

Старшина(успокаивая их). Ну, будет вам, господа. Позвольте мне высказать мое мнение. Я уже не первый раз заседаю на таких следствиях, и я вам скажу, что в таких случаях всегда бывает сомнение, но при всем том никому не повредит, если вы, даже и сомневаясь, все-таки примете решение в пользу покойного. Так оно просто по совести, по-человечески выходит, а человеческая совесть всегда правильно подскажет. Ну кто, в самом деле, может точно сказать, где тут черту провести? Не понимаю даже: зачем надо и задавать такой вопрос? Когда, где человек умер, сам ли он себя жизни лишил? Это да. А в каком состоянии он это сделал — нет. В здравом уме или в помрачении — все равно его уже нет в живых. А тут тем более он же сам говорит, что он сумасшедший и на него вот-вот опять найдет. Как бы мы ни сомневались, господа, я предлагаю решить в его пользу.

Четвертый присяжный. Я думаю, если так рассудить, наш старшина прав.

Второй присяжный. Конечно. По здравому смыслу только так и надо судить. Вот я, например, если по-деловому подойти, — заключил бы я сделку с человеком, который такое письмо написал? Разумеется, нет! Вот вам и проверка. Чего проще!

Седьмой присяжный. Ну, если так, я, конечно, спорить не стану; у меня тоже ведь совесть есть.

Шестой присяжный. Он не был сумасшедшим, когда писал это письмо, во всяком случае, не больше, чем мы с вами.

Старшина. Так вы, значит, решили следовать указаниям коронера? Так я вас понимаю?

Шестой присяжный. Да нет, пусть будет невменяемый!

Старшина. Итак, значит, принято всеми. Покончил с собой у себя дома, в понедельник между восемью и девятью вечера в состоянии невменяемости. Будем выражать соболезнование семье?

Шестой присяжный. Только не вдове — выразим соболезнование матери.

Старшина. Хорошо, так оно, пожалуй, даже и лучше будет.

Все единодушно одобряют.

Идемте. Пора уж объявить решение.

Уходят гуськом. Входит констебль, оглядывается по сторонам, словно выискивая, не попадется ли ему еще трубка. Появляется леди Mоркомб.

Леди Моркомб. Констебль? Констебль. Что угодно, мэм? Леди Моркомб. Могу я повидать кого-нибудь из репортеров, прежде чем они разойдутся?

Констебль. Боюсь, что это не по правилам, мэм, свидетелям не…

Леди Моркомб. Я не свидетель.

Полицейский. А! Как же, помню, вы мать покойного? Право, не знаю, миледи. Они, видите ли, ко мне не касаются.

Стоит столбом, не двигаясь с места.

Леди Моркомб. Я знаю. (Сует ему в руки деньги.) Мне нужно только, если кто-нибудь из них сойдет вниз, чтобы вы послали его ко мне, сюда.

Констебль. Что ж, это можно, миледи, почему не послать. Как частное лицо, вы имеете право сноситься с любым другим частным лицом, хотя бы и с журналистом.

Леди Моркомб. Тогда, пожалуйста.

Констебль. Будет сделано, не беспокойтесь. Рад услужить, миледи.

Леди Моркомб подходит к столу, стоит вздрагивая и кусает губы. Констебль возвращается с репортером Форманом.

Констебль. Вот он первый сошел вниз. Вас тут леди желает видеть, сэр.

Уходит. Репортер подходит к леди Моркомб.

Репортер. Вы хотели меня видеть, леди Моркомб? Простите, но я очень тороплюсь.

Леди Моркомб. Боюсь, что я была с вами несколько резка. Пожалуйста, извините меня.

Репортер. О, что вы, леди Моркомб, мы народ толстокожий.

Леди Моркомб. Мне очень тяжело, и я прошу вас, как человек, которому вы должны посочувствовать, — не называйте в вашем репортаже имени этой девушки.

Репортер(прочувствованно). Леди Моркомб, я должен написать все, как было, но обещаю вам попросить редактора не упоминать о ней в печати. И я думаю, что так оно и будет; ведь ее показания теперь уже не имеют значения. Вы ушли до того, как огласили заключение присяжных; они признали состояние невменяемости; может быть, это вас несколько утешит.

Констебль(появляясь). Вот тут еще один, миледи, из союза журналистов.

Второй репортер(заглядывая в приемную). В чем дело?

Леди Моркомб. В чести моего сына, сэр. Девушка, которая…

Второй репортер. А, все в порядке, миледи. Коронер сказал, что о ней незачем и упоминать.

Репортер. Слава тебе господи! Я так рад, леди Моркомб!

Леди Моркомб закрывает лицо и впервые дает волю слезам. Второй репортере сочувственным вздохом уходит вместе с первым. Леди Моркомб, повернувшись к стене и уткнувшись лицом в носовой платок, тихо плачет. Три дамы и мужчина из министерства воздушного флота появляются в проходе.

Мужчина. Ну вот, представление окончено. Я послал за машиной.

Первая дама. Я никогда не думала, что это так интересно, Джон!

Вторая дама. А мне всегда так хотелось попасть на какое-нибудь судебное дело.

Третья дама. Никогда в жизни я так не волновалась, как сегодня, когда эта девушка…

Вторая дама. Ну что вы! Самое захватывающее было, это когда допрашивали жену.

Первая дама. По-моему, она замечательно держалась. А ведь какой для нее был, наверно, ужасный удар, когда она…

Третья дама. Да, жизнь — это все-таки всегда самое интересное! Ну разве сравнишь с театром! Жаль только, что так скоро кончилось.

Мужчина. Конечно, заключение присяжных не соответствует истине. Какой же это сумасшедший отдает себе отчет в том, что собирается сделать?

Первая дама. А я думала, присяжные всегда в таких случаях дают заключение о невменяемости.

Третья дама. А какой забавный коронер! Такой типичный судейский!

Вторая дама. Ну он, бедняжка, и не может быть другим.