Вайжгантас - Немой

Есть в больших городах улицы, где жизнь течет, как кровь в жилах. Ездоки и даже пешеходы поднимают такой шум-гам, что жизнь для тех, кто мучается бессонницей, становится на этой улице невыносимой. Каждый, кто попадает сюда, волей-неволей должен участвовать в городском шуме, умножать его, будь то на самой улице, в лавке или конторе.

Но в тех же больших городах, в стороне от шумных кварталов, есть места, где стоят роскошные дворцы богачей или дома простых горожан — они стоят на запоре спокойно, как мертвые. Это гнездовья буржуев, здесь они живут со своими семьями. Отработав день в шуме и гаме, главы семейств возвращаются сюда пообедать, поужинать, отдохнуть, перекинуться в картишки или послушать, как музицируют домочадцы.

Случись на улице какое-нибудь происшествие, о нем тут же узнают — это передается из уст в уста или даже попадает в печать. Но в дальних закоулках города о случившихся драмах не знают даже ближайшие соседи, разве что одна кумушка шепнет об этом на ухо другой.

Довелось мне видеть в одном из крупнейших городов Америки, неподалеку от великолепного проспекта с 20-этажными отелями, улочку, напоминающую чем-то улицу Шнипишкю в Вильнюсе; по ней брела кляча, волоча за собой искореженный трамвайный вагон, в котором никто уже не ездил. У меня так защемило сердце, будто переселились в Филадельфию евреи из Йонавы со своими «каретками». Такие вот контрасты случается видеть в городах.

На отшибе находилось и поместье Савейкяй. По обеим его сторонам тянулись большаки, по которым день и ночь тарахтели телеги, проносились нарядные помещичьи пароконные, а то и запряженные четверней пролетки, тройки высокопоставленных русских чиновников, в то время как здесь, в каких-нибудь двух-трех километрах от дорог, стояла могильная тишина.

Вокруг все было ровным-ровно. Ни пригорка, ни ложбинки, ни озерка.

— Сплошной чернозем, да к тому же с такой жирной глиной, прямо-таки палестины египетские, — с восхищением и завистью говорили живущие в отдалении помещики, поскольку здесь не было ни таких помещиков, ни таких поместий. Крестьяне же в основном были подданными короля, а те, что принадлежали Патс-Памарняцкасу, должны были ходить на барщину в дальние поместья.

Сам хозяин, владевший хоромами и получше, был тут редким гостем и притом наведывался в хорошую погоду, оттого дорог никто не чинил. Если же кому-нибудь требовалось осенью или весной завернуть в Савейкяй, то нужно было везти с собой в телеге лопату и каждые несколько саженей обчищать колеса — столько к ним приставало липкой жирной грязи.

— Такую землю сварить бы да белье потом замачивать, и щелоку не нужно, — восторгались крестьяне.

Даже люди, принадлежавшие поместью Савейкяй, намного отличались от прочих соседей, которые постоянно где-то бывали и без труда могли добраться до местечек. Зато дворовые не прозябали в нужде, не голодали, помещик не слишком их притеснял. Чего стоит один их надсмотрщик, мы с вами видели. И тем не менее они робели перед чужими, дома придерживались крайне патриархального уклада, не отличались, как правило, преданностью своему помещику и были лицемерны.

Придя в это поместье, Северия всполошила всех дворовых, как забравшаяся в улей мышь — пчел. Долго не смолкал гул, все ломали головы, под каким предлогом им заявиться в дом, чтобы взглянуть на жену Раполаса — Раполене. А это не составляло труда. Гейше был надсмотрщиком над всем хозяйством, так что у каждого могло найтись к нему дело. Ну, а если его не заставали дома, в избе, выходило, что заглянули просто так, случайно…

Раполене прекрасно догадывалась, почему дверная щеколда все звяк да звяк. Поначалу она была даже довольна. Да и какая женщина не будет польщена вниманием мужчин, да хоть и женщин, ну и что? Пусть болтают, оговаривают, завидуют…

— Слава господу… Что-то распорядителя не видать… Небось прячется где-нибудь от своей молодой женушки… Не скучно одной-то?..

Робко войдя внутрь, соседка тараторит без умолку, а в глазах так и светится любопытство: что там у Раполаса новенького в доме? Все-то она примечает — и сундук, и утиральник, даже цветочки, которыми разрисован ларь.

— Во веки веков, во веки веков, любезная соседушка. Раполаса нету. Сама знаешь, у него всюду хлопот полон рот, только не дома. Да мне-то что? Вернется, как проголодается. Присаживайся, гостьей будешь.

Тараторит и Раполене, смахивая ладонью со стола несуществующую пыль или еще что-то, а сама принимается суетиться возле своих горшков.

Гостья тараторит-балабонит как заведенная, сыплет словами, как бы желая заглушить собственную робость, но не переставая между тем с нескрываемым интересом следить за хозяйкой — что это она там такое затевает? Угощение. Это ясно. Но что именно? И, пожалуй, вовремя глотает слюнки в предвкушении чего-то вкусненького.

— Отведай-ка, гостьюшка, моих солений! — говорит наконец хозяйка, неся к столу миску соленых грибов в сметане, посыпанных мелко нарезанным луком.

Гостья приходит в замешательство.

— К чему ты это все затеяла, сестрица! Недосуг мне. Дитя в корыте оставила, котелок на закрючине. А ну как захлебнется дитя или изба загорится? Ох, и влетит мне тогда от мужика!.. Он у меня, знаешь, какой крутой!..

Женщина отнекивается изо всех сил, отговаривается всяческими напастями, на не трогается с места.

— Да что тут особенного… — уговаривает ее хозяйка, не находя слов поубедительней, зато эти произносит со значением и подталкивает гостью, чтобы та пододвинулась влево, ближе к столу.

Гостья понемногу пододвигается, с трудом отрывая зад от лавки, точно он оловянный, и по-прежнему скрестив руки под грудью. Однако она уже почти не сопротивляется:

— К чему, соседушка, вся эта суетня? Вот еще! Неужто так и будем каждый божий день угощаться при встрече?

— Да разве это угощение? Так, белянок малость насолила. Они, когда выстоят, совсем ничего. А березняков у вас страсть сколько! Грибной рай, да и только! Боровиков, рыжиков, сыроежек, груздей, белянок, лисичек и прочих грибов тьма-тьмущая, хоть возами их вози, — восторгается Раполене, отламывая кусок от толстой краюхи и кладя сверху политый сметаной гриб. Ощутив еще один толчок в бок, гостья наконец протягивает руку, да и то одну правую, оставив пока левую про запас — придержать под локоть правую, чтобы та не дрожала. И лишь почувствовав, что предоставленный самому себе гриб, пользуясь случаем, вот-вот пристыженно скользнет под лавку, оставив еще более пристыженную гостью с разинутым ртом, она решается подхватить его и другой рукой.

Одной рукой и хлебные крошки не подхватишь, чтобы те не сыпались наземь и не случилась такая непочтительность по отношению к дару божьему. Поэтому женщина, угощаясь, держит перед грудью ладонь лодочкой, чтобы в случае чего поймать гриб или крошку в воздухе и вернуть их назад, как водворяют на место за ухо неслуха-подпаска. Наваливаться грудью на стол во время еды неприлично, следует держаться от него подальше.