Вайжгантас - Немой

В глазах Винцаса алтарист был еще одним праведником, однако последствия тяги к спиртному так сильно напугали Каняву, что он растерялся и по старой привычке кинулся за советом к родне, увеличившейся уже до шести человек. Советовались долго, часа два-три. Затем он мрачно, будто вынырнув из черной могильной темноты, заспешил прямо к настоятелю. Застав того в кабинете, выложил на стол расчетную книжку и, не мешкая, попросил снять с него все полномочия. Не успел настоятель сообразить толком, что происходит, как Канява, небрежно кивнув и даже не поцеловав ему руку, быстро удалился. Староста капитулировал: он решил, что покойный настоятель ошибся, заставив его, невежду, ничтожного человека, вершить большие дела, выдвинув его в число общественных деятелей прихода.

Выражение «in vino veritas» было для Винцентаса Канявы пустой фразой. Зато он никак не мог забыть другого: так уж нам с тобой суждено. Нам с тобой? Выходит, и его удел сгореть от алкоголя? Никогда! Однако и святая душа, умирающий настоятель, видел его в двояком свете: яснолицым, стройным и багрово-красным, опустившимся. Никогда! Работать, только работать!

И Винцентас, спасаясь от хмельной жизни, погрузился в книги, а на самом деле хмель еще больше затягивал его. Когда пришло время выбирать волостного старшину, ни у кого не нашлось более подходящей кандидатуры, чем разумник Винцентас Канява из деревни Таузай. И его выбрали, толкнув тем самым на путь бражничества.

Поначалу, как только Канява приступил к своим обязанностям, жизнь в волости оживилась: судьи вершили суд, старосты выносили на сходы новости и требования дня, затеялись такие дела, которые раньше и во сне не могли присниться: глинистые дороги, по которым даже порожнюю телегу приходилось тащить тройке лошадей, предстояло перекопать и засыпать гравием; решено было потребовать, чтобы в каждой деревне были открыты на законном основании школы и чтобы на них не налагался штраф.

Земский начальник сразу почувствовал новые веяния в волости и потому установил слежку за старостой и стал чинить ему всяческие препоны. И Винцас перестал видеть смысл в своей обширной административной деятельности. Позевывая, бродил он между канцелярией и корчмой, потягивал вместе с крестьянами пиво и горькую и часами растабарывал с ними. В конце третьего года выборного срока все видели, как Канява из деревни Таузай, красный, с налитыми кровью глазами брел, бывало, пошатываясь, домой… И люди решили не выбирать его на следующие три года.

«Службу» свою Канява окончил пьяным скандалом. Ни с того ни с сего, точно с неба свалившись, потребовал он от земского начальника, чтобы очередной протокол был внесен в волостную книгу на жемайтском языке.

— Мы не уполномочены менять порядки в волости. А для того чтобы вести административные дела на жемайтском языке, необходимо разрешение верховных властей, нужен указ самого царя, — одернул его начальник.

Старшина стоял на своем.

— Мы, господин начальник, — самоуправление, и потому в собственном доме являемся верховной властью. К тому же мы ничего и не меняем: ведь нам разрешается, собравшись тут, по-своему, по-хозяйски договариваться и принимать решения, а вот запротоколировать и прочитать это на понятном всем языке почему-то не разрешается. Неужто столь велика разница между живой и письменной речью?

В пьяном упорстве сделал он собственноручно последнюю запись о решении, которое принял сход, — на жемайтском языке.

— Это мое последнее деяние на благо волости, — сказал он и ушел безвозвратно, начав новую, лишенную цели жизнь в качестве еще не старого приживала в боковушке у Крампляускисов.

Закончить его историю или не закончить? Лучше не заканчивать…

Сельская жизнь — трясина, и перейти ее могут, не увязнув, лишь те, кто невесом.

Творчество классика литовской литературы Юозаса Тумаса (1869—1933), подписывавшегося псевдонимом Вайжгантас, занимает своеобразное место в истории национальной прозы. В нем скрещены несколько этапов развития литовской литературы, соединены разные, подчас противоречивые идейно-эстетические тенденции, что и определило синтетический характер лучшей прозы писателя.

Увлекшись художественным творчеством в конце XIX века («Сценические картины», «Аллегорические картины»), Вайжгантас особенно интенсивно пишет в первые десятилетия XX века, когда выходят в свет наиболее значительные и крупные его произведения: цикл рассказов «Картины войны» (1915), двухтомная эпопея «Проблески» (1918—1920), повесть «Дядья и тетки» (1921), роман «Рак семьи» (1929), повести «Немой» (1930), «Робинзон из Жемайтии» (1932). В ранней своей беллетристике писатель преимущественно развивал просветительские традиции, господствовавшие в литовской литературе XIX века и в измененном виде сохранившиеся в ней позже. Однако произведения писателя, относящиеся к XX веку, во многом были новаторскими: впервые в истории литовской прозы реализм своеобразно сочетался с романтической трактовкой явлений. Синтез и связь этих принципов с традициями просветительства и сентиментализма и составляют основу художественного метода Вайжгантаса, определяют оригинальность творчества.

Этот синтез был обусловлен как объективными историческими причинами — подъемом национальной культуры и литературы в период между двумя мировыми войнами, — так и субъективными факторами — многогранностью и универсальностью личности автора. Он родился в простой крестьянской семье. По традиции того времени родители определили сына на учебу только для того, чтобы увидеть его ксендзом. Но Вайжгантас до конца своих дней так и не стал типичным священником, тем более последовательным клерикалом. Активно включившись в политическую деятельность еще в годы царского гнета, он не стал узким политиканом, часто конфликтовал не только с «чужой» и «своей» церковью, но и с властями, потому что главным мерилом для него оставалась человечность. Любознательный, деятельный человек, замечательный, искусный оратор, страстный публицист, продуктивный литературный критик и историк, Вайжгантас был одной из самых ярких и популярных личностей своего времени в Литве.

Литовские писатели более раннего периода также чаще всего были не только художниками, но и служителями культа, общественными деятелями, однако ни в одном из них все это не переплавилось так естественно, так прочно. И главное, что Вайжгантас, личность исключительно широких интересов и на редкость толерантных взглядов, умел сочетать традиционное кредо так называемого писателя-«общественника» с новыми веяниями, что его ничуть не меньше злободневных проблем общественной жизни и гражданской борьбы интересовали и извилистые лабиринты человеческой души, и тайники «духа народа», и чистая огранка прекрасного. Все это еще не попало в кругозор литовских писателей XIX века, часть которых продолжала писать и в XX веке. И хотя сегодня результаты синтеза отдельных тенденций в творчестве Вайжгантаса могут показаться довольно скромными, однако в историческом контексте литовской прозы они представляют художественное открытие. Их перспективность и истинную ценность доказало дальнейшее развитие национальной эпики.