Симо Матавуль - Баконя фра Брне

Из церкви Грго повел мальчика в конюшню, где стояли четыре добрых скакуна и четыре рабочих лошади. Здесь они пробыли довольно долго, потому что Баконя очень любил лошадей. Из конюшни заглянули в коровник, сейчас пустой, но там держали, по словам Грго, шесть дойных коров. Затем осмотрели мельницу, где Баконя познакомился с мельником и его неизменным другом, кузнецом. Кузница находилась тут же, в двух шагах. Наконец отправились в кухню для монастырской челяди.

В былые времена челядь обедала в монастыре, но лет десять тому назад фратеры выстроили на черном дворе дом для прислуги. Довольно просторное здание разделялось на три части; средняя была отгорожена невысокой стеной с каменным подстенком для сидения; у одной стены стояла хлебная печь; в центре — два очага, где горел огонь. В одном крыле находилась кладовая, в другом — молочная. Весь дом назывался новой черной кухней. В старой монастырской кухне зимой грелись фратеры, а старую молочную соединили с ризницей.

Грго рассказал новому послушнику подробнейшим образом обо всем этом и еще о многом другом. Не забыл упомянуть и о том, что каждое утро и вечер он приходит сюда и приносит слугам харчи. Установлено это тоже лет десять тому назад, и, по мнению Грго, весьма мудро, ибо теперь слуги без особой нужды в монастырь не шляются.

Но после того, как Баконя уловил разговор двух слуг, которые лежали на завалинке и даже не шевельнулись, когда мимо них прошел повар, он слушал его не так внимательно. Один из слуг сказал:

— Гляди-ка, что это за парень идет с «Навозником»?

«Ага, значит, синьора Грго прозывают Навозником», — заметил про себя Баконя.

Когда зазвонили к вечерне, Космачонок забился в самый угол церкви. Служил фра Вертихвост. Шесть братьев сидели по бокам главного престола; два дьякона стояли на коленях чуть подалее; один из троих послушников был в стихаре, двое прислуживали. Выходит, у них не было ни звонаря, ни псаломщика. Вдруг заиграл орган. У Космачонка даже волосы зашевелились на голове — ему никогда еще не приходилось слышать подобную музыку. Обернувшись, мальчик увидел, что играет фра Тетка, — он сидел перед трубами органа и покачивал в такт головой.

Ужин прошел точно таким же порядком, как и обед. Послушники не только не задирали его, но даже не глядели в его сторону. Дядя Навозник подмигнул Баконе, словно хотел сказать: «Видишь, и в монастыре здоровые кулаки значат больше, чем голова!»

После ужина Квашня подозвал Навозника:

— Грго, где же мой племянник? Ей-богу, я было и позабыл о нем. Не напроказил пока?

— Нет, отче, убей меня бог, если ошибаюсь, кажется, мальчик разумный.

— Та-а-ак! Чего уж — новая невестка всегда хороша! Приведи его потом ко мне.

Навозник отвел Баконю в среднюю галерею, где Квашня, как и остальные фратеры, занимал две кельи. В первой находились большой шкаф с книгами, четыре кресла, диван; на стенах висело несколько картин и часы с гирями. В дверь видна была спальня Квашни, в которой тикали такие же часы. Повар принес из спальни толстый войлок, одеяло, кожаную подушку и передал Баконе. И все это время он не переставая разговаривал с Брне по-итальянски.

— Та-а-ак! — зевая, протянул наконец Брне. — Разуйся в коридоре и ложись здесь, а на рассвете возьмешь вот этот кувшин и принесешь воды. То есть сначала отзвонишь благовест, потом уж по воду. Грго тебе укажет, где источник. Ну, а теперь спокойной ночи! — Брне заперся.

Грго ненадолго задержался, еще раз все растолковал мальчику и тоже удалился.

Баконя наспех перекрестился, задул свечу и заснул как убитый.

И что только не лезло ему в голову в эту ночь! Незнакомые места, встреченные на пути крестьяне, старый господин с седой бородой и его сухощавый друг, нюхательный табак, река, чайки, павлины, паром, перевозчики, монастырь, церковь, орган, мельница, кузница, вкусная еда, перец в вине…

Чем дальше, тем сны становились чудесней и чудесней. У послушников, с которыми он подрался, выросли крылья, они носятся в воздухе, прихватив и его, а он умоляет их открыть ему свои прозвища. Тут же вокруг него летают павлины и цесарки, и вдруг откуда-то подлетает, восседая на облаке и ударяя пальцами по клавишам органа, фра Тетка. Все это скопище поднимается все выше и выше, за ним летит болезненный дьякон, опечаленный тем, что не в силах их догнать. И как раз в ту минуту, когда они приближаются к румяному облаку, Баконю будит стук в комнате и голос дяди:

— Вставай, осел! Привык в Зврлеве дрыхнуть бог знает сколько, ослиное отродье!

Недель шесть спустя после ухода Бакони в Зврлеве наступило ненастье. Долины утопали во мгле, потом сильный ветер разогнал туман и принес ливень. Сухая земля жадно поглощала воду. А затем заморосил тихий обложной дождь, от которого пастухи на пастбищах промерзали до костей.

Заморыш, самый старший из Космачат, пригнав на пастбище овец, отсиживался, съежившись от дождя, в шалаше. Меж сухими ветками, которыми был покрыт шалаш, затекала вода. Заморыш простудился, его бросало то в жар, то в холод. Бедняга не жаловался, кое-как перемогался и через силу ходил. Но однажды вечером уже совсем стемнело, а Заморыш все еще не появлялся. Тогда на его поиски отправился отец и нашел его без сознания. Хорчиха тотчас определила, что с ним.

— Захворал бедняга! — воскликнула она и помчалась к Шакалиной «Шлюхе», которая считалась в таких делах мастерицей. Шлюха, хоть и была в ссоре со старостой, все же пришла и, осмотрев Заморыша, сказала:

— Что захворал — это верно, не знаю только отчего, — не то лихоманка, не то сглаз. Ежели сыпь покажется, значит, лихоманка и легко оправится. А ежели сглаз… — Она покачала головой.

Хорчиха тотчас принесла ей горячего жару и миску с водой. Шлюха, кинув первый уголек в воду, спросила:

— Виновата ли «Пачкунья»?

Уголек зашипел, но не утонул.

— Уж не Ожегова ли «Бородавка»? — продолжала Шлюха. — Не «Огрызок» ли Филинов?.. Не Сычихова ли «Раскосая»?.. Не «Клянча» ли Курицына?..

Однако на все вопросы угольки шипели, и ни один из них не утонул.

Наконец Хорчиха, которая до сих пор только кивала головой, тоже бросила уголек и спросила про себя:

— А не виновата ли в этом сама Шлюха?

Уголек: пшшшш… — и камнем на дно.

— Кого это ты, Барица, назвала, убей тебя бог? — спросила невестка, подозрительно поглядывая на нее.

— Черт ее дери, кто бы она ни была, помоги, Цвета, а я уж тебя напою добрым вином, — пробормотала Хорчиха, стараясь кашлем скрыть свое смущение.

Шлюха заставила Заморыша три раза отхлебнуть воды из той же миски и ушла, получив за труды кувшин вина. Невестка плюнула ей вслед три раза, растирая плевки и что-то нашептывая, после чего подошла к сыну.