Мариэтта Шагинян - Международный вагон

— Ай! — воскликнул Боб Друк. — Не надо исследовать кровь! Я вам все расскажу, сэр, как родному отцу с матерью. Дело это в высшей степени запутанное и таинственное.

Доктор снисходительно улыбнулся и похлопал по толстой книге.

— В этой книге, сударь, собрано и запечатано могильной плитой столько тайн и загадок, что вы можете безбоязненно говорить о своей!

— Начну, уважаемый доктор, с того, что мне пришлось гостить в одном родовом замке. Дело было весной, я был обручен с очаровательной молодой девушкой. Не судите о ней по ее брату. Это не родной брат, а сводный. Моя невеста, сэр, в высшей степени милая, благовоспитанная и приятная девушка, вся в локончиках, с голубыми глазами, нежным голосом и большой наблюдательностью. Эта девушка могла бы сделать честь любому герцогу. Я был влюблен в нее. Она тоже была влюблена в меня. Мы были влюблены друг в друга. И представьте себе, сэр, когда до свадьбы осталось всего три дня, я почувствовал, что ее брат, сводный, а не родной, сэр, — подозревает меня!

— Но, позвольте, вы уже были больны?

— Нет, сэр, поручиться вам не могу. Я не медик. Я юрист. Я ручаюсь только за внешние факты, а не за внутренние!

Упорство Боба Друка произвело на доктора самое неприятное впечатление. Пробормотав себе что-то под нос, он открыл лампочку, придвинул кресло к свету, умыл руки и остановился перед пациентом:

— Я вас попрошу, молодой человек, раздеться!

Боб Друк съежился и втянул голову в плечи. Но неумолимый Сильпициус Блессинг настойчиво дотронулся до ворота его пиджака. Несчастный Боб, чувствуя себя посрамленным, стащил пиджак и жилетку. Но тут взгляд доктора Блессинга уперся во что-то, обмотанное вокруг его живота. Друк побагровел: он забыл про штаны Кавендиша! Между тем роковые штаны, повязанные вокруг его туловища, так и торчали всеми своими швами наружу, и большая шелковая метка:

Major Cavendish

явственно говорила о том, что Боб отнюдь не был их собственником.

— Мистер Кавендроп, что это значит? — возмущенно воскликнул доктор, уставившись на злополучную реликвию. — Что это значит, я спрашиваю вас… ах! ах! Кавендиш!

С этими возгласами доктор всплеснул руками, упал в кресло и уставился на Боба Друка дьявольски расширенными глазами.

«Арестует! — с отчаяньем подумал Боб. — Проклятые штаны! Пропал. Втяпался!»

— Дорогой молодой человек, — произнес, наконец, доктор нежным голосом, — милый, дорогой, деликатный и несчастный молодой человек! Разрешите, я доскажу за вас вашу роковую историю! Вы гостили в замке своего друга. Была охота или что-нибудь в этом же роде, одно из подходящих занятий джентльмена на лоне природы! Вы, по всей вероятности, вымокли, а может быть, упали с лошади и, не имея запасной одежды, вынуждены были воспользоваться брюками вашего друга! Ведь так? Увы, юноша, вы поплатились за это здоровьем! Ваша несчастная невеста должна отказаться от вас. Чистая совесть ваша готова возроптать на всевышнего! И, не будучи виноваты, вы стесняетесь предо мною, врачом, как молодая девушка!

Доктор прослезился. Боб Друк, потрясенный его тоном, прослезился также.

— Сэр… — прошептал он растроганно, — ну прямо-таки как по нотам, от первого до последнего! Хиромант не сказал бы правильней вас! Откуда вы все это узнали?

Доктор вытянул сухой палец и молча указал на метку:

Major Cavendish

А потом, все так же молча, взял со стола свою книгу, протянул ее Бобу Друку и показал четкую надпись страницею выше той, куда был занесен мистер Кавендроп.

Major Cavendish

На этот раз нервы Друка не выдержали. Вскочив как ужаленный он впился в надпись засверкавшими глазами:

— Майор Кавендиш! Как, доктор? Неужели же…

Доктор Блессинг захлопнул книгу.

— Молодой человек, это все, что я мог сказать вам, не нарушая врачебной тайны!

Роскошный особняк в аристократической части Вены. Балкон, с которого прежние патриоты каждый день могли видеть Франца-Иосифа, выезжающего на прогулку в Шенбрун. Ковры, цветы, пальмы, люстры, лакеи. Блестящая вереница комнат. Столовая, где все готово к чаю: на круглом столе, покрытом вышитой скатертью, — чайный сервиз с дворянскими коронками, печенья, торты, засахаренные фрукты, гора сандвичей. Хозяйка только что встретила гостью, оповещенную лакеем. Но не успел этот последний выйти и притворить за собой дверь, как знатная дама вздохнула во всю силу своих легких, поискала в юбке карманов и, не найдя их, со злостью приподняла подол кружевного платья и отерла им вспотевшее лицо.

— Ты не поверишь, Резеда, чего это мне, матушка моя, стоит — выносить ихнюю музыку, ни дна ей, ни покрышки, да еще без табачку и без абсенту, разве только рюмочки две на ночь! — простонала она с совершенным отчаянием, всплескивая худыми, как спички, пальцами, унизанными кольцами. — Если б не парнишка, миленькая ты моя, — давно бы я натюкалась горькой и повесилась промеж дверей на шелковом шнурке.

— Н-да! — сипло ответила гостья: — скользковато. Говорю тебе, скользковато ходить. Дом богатый, а не нашли горсти отрубей или хоть цыновочку какую, чтоб малость подстелить на полу-то. Уж больно он у тебя обшваркан.

С этими словами гостья сердито покосилась на блестящий паркет, сняла пару стоптанных туфель и в теплых красных чулках прошла до дивана, где и уселась, сложив руки на животе. Хозяйка подобрала кружевной подол, достала из-за шелкового чулка мешочек с табаком и закатила себе изрядную понюшку.

Когда они сидят рядом, гостья и хозяйка, обе кажутся измученными девяностолетними клячами, хотя каждой из них не больше пятидесяти. Крашеные космы подвиты над дряблыми лицами, иссохшими от белил и румян. Губы вялы, как у мертвой наваги. Глаза прячутся в набухших от старости веках. Но если хозяйка с ног до головы в кружеве, шелке и драгоценностях, то ее гостья, по имени Резеда, тщательно завернута в штопаную мантильку, под которой нет даже блузы, а на голове своей, вместе с париком из рыжих волос, носит точь-в-точь такую наколку, какая водится у портных для втыкания булавок и иголок.

— Как бы он не рассердился, парнишка-то, коли увидит меня рядышком с тобой на этой самой канапе с пружинками, — шопотом осведомилась Резеда у хозяйки.

Та не успела ничего ответить. Внизу хлопнула дверь. Легкие, молодые шаги прозвучали по лестнице. Портьера колыхнулась. Обе старухи, смертельно побледнев, поднялись с дивана и для чего-то встали на цыпочки.

В столовую вошел стройный молодой человек, с головой, похожей на упрямую голову Диониса, и с очаровательной ямочкой на правой щеке. Это был Бен, канатный плясун. Он увидел обеих старух и тотчас же подошел к ним, отвесил самый почтительный поклон и поцеловал руку сперва хозяйке, потом Резеде.