Мариэтта Шагинян - Международный вагон

— Решаюсь возразить вам, сэр, — несмело прошептал секретарь: — процессия Кавендиша начинается сегодняшний день… Город будет полон кровавых столкновений… лучше выждать сообразно с инструкциями мистера Лебера!

— Оставьте вашего мистера Лебера! Оставьте инструкции! Говорю вам, Чарльз, что в интересах диплома… ай! Что это за шум?

С улицы неслись унылые гортанные крики, полные тягучего и мрачного отчаянья. Консул и секретарь бросились к окну. Маленькая европейская улица, полого спускающаяся к набережной, переполнена необычайной толпой. Из восточных кварталов двигается множество мусульман, обнаженных по пояс, с огромными шестами и древками, на самой верхушке которых торчат талисманы и амулеты, завернутые в алые шелка. Головы идущих гладко выбриты на маковке, рты растянуты, как у рыб, в диком, фанатическом напеве. Вокруг них и перед ними толпа дервишей и мулл, время от времени ударяющих в ладоши. Тогда шествие приостанавливается, и все поющие, сколько их есть, свободной рукой бьют себя по голой груди, издавая резкий, гнусавый крик:

— Ризэ-Азас-Эмруз! [6] Это день траура.

— Чорт возьми, точь в точь как в Мохарраме! [7] Мохаррам — шиитский праздник в память убитого пророка Гуссейна. — воскликнул сэр Томас. — Глядите, Чарльз, глядите внимательно!

Впитывайте это зрелище всеми порами! Перед вами торжество английского гения! Что дерзает наш гений, Чарльз? Завоевывать человеческие темпераменты! Мы присутствуем при величайшей исторической победе: при искусственном, так сказать, инкубационном зарождении новой религии!

— Тише, сэр! — пробормотал Чарльз, опасливо косясь на толпу. — Этим чертям совсем не до шуток!

И действительно, зрелище начинало становиться тягостным. Напряженные, отуманенные опиумом, неподвижные зрачки фанатиков, вперенные в дервишей и мулл, точно пьянели от несказанного, призывного языка жестов. Муллы ничего не говорили, они звали толпу руками. Эти руки, воздетые над сотней голов и сопровождаемые тысячью плывущих под ними зрачков, подобно поплавку, идущему над крючком, — вздрагивали и дергались, обуреваемые тяжким грузом человеческого фанатизма, пойманного на их приманку. Они плясали в воздухе танец десяти пальцев. Каждый палец, то острый, то блеклый, то напоминающий, то мстительный, то прямой, то крючковатый, звал, грозил, хихикал, заклинал, плескался, как кисти бамбука в воздухе, завлекая, закруживая и защекотывая за собой толпу. Крики и стоны становились все чаще, все пронзительней. Из глоток сами собой выходили глубокие вздохи, словно от нажима мехов. Кой у кого в руках блеснули ножи. По израненным, исколотым грудям потекла кровь…

«Ризэ-Азас-Эмруз!»

— Ну, если кровь потекла в самом начале, сэр, это будет похуже Мохаррама! Не чересчур ли стараются наши муллы? Страшновато, сэр!

— Молчите, Чарльз, — с неудовольствием отозвался консул, начиная испытывать неприятное покалыванье под ложечкой, — разве вы не читали инструкцию Анти-Коминтерна? Там сказано, что каждая религия должна укрепляться на крови. Чем больше крови, тем крепче религия.

— Но, сэр, там говорится также о том, что эта кровь… должна быть жертвенной! А ведь у нас, пока что…

Сэр Томас Антрикот вздрогнул и быстро отвернулся от окна:

— Чорт возьми, Чарльз, хорошо, что вы мне напомнили! Где письмо моего друга, пастора Мартина Андрью? Вчера, по телефону из Багдада, мне сообщили пренеприятные вещи. Письмо надо хранить как зеницу ока. В случае чего оно будет… гм… будет в своем роде залогом, чтоб поднять решимость бедного Андрью!

— Письмо в железном шкафу, — ответил секретарь и тотчас же отправился в кабинет своего патрона, чтоб убедиться в его сохранности. Но не успел он переступить порог, как издал отчаянный крик.

Консул побледнел и бросился вслед за секретарем. В кабинете побывали воры! Окно, выходящее на веранду, распахнуто. Живая изгородь безобразных кактусов, колючих и мясистых, истоптана чьим-то каблуком. Бумаги на письменном столе перевернуты, перетроганы, разбросаны по полу. Ящики выдвинуты. Книжный шкаф открыт настежь, и с десяток книг валяется с оборванными переплетами.

Секретарь подскочил к железному шкафу.

— Поцарапан, но не открыт! — воскликнул он радостно. — Наше счастье, сэр, что мы вовремя спохватились. Вот оно, это письмо! Нам с вами следует безвыходно быть дома и усилить стражу вокруг консульства.

— Совсем нет, Чарльз, — ответил консул, облегченно вздыхая при виде письма, — это были простые, мелкие воришки, — видите, они украли мои золотые запонки, которые я утром нечаянно оставил здесь. Наоборот, нам необходимо рассеяться, чтоб наши нервы не спасовали, покуда будет длиться неделя Кавендиша. А письмо… дайте-ка его сюда!

Сэр Томас взял из рук секретаря драгоценный документ, обернул его шелковым платком, распахнул пиджак и засунул пакет глубоко, в секретный карман жилетки.

— Ну, вот теперь, — пробормотал он, застегивая карман на автоматические кнопки, сцепленные кусочками магнита, — чтоб украсть это письмо, понадобится украсть жилетку, а чтоб украсть жилетку, надо будет украсть меня самого. Не думаю, чтоб это удалось даже самому ловкому вору в мире. Успокойтесь же, Чарльз, и распорядитесь насчет двух домино. Мы непременно поедем на открытие «Гонории»!

Когда консул и секретарь вышли из кабинета, было несколько секунд тишины. Только слабый морской ветер шевелил бумажки и кисейную занавеску. Но вот из-за портьеры раздался шелест, и чьи-то ловкие, легкие ноги скользнули по паркету, словно по воде. В комнате очутился стройный, красивый, как Дионис, юноша, с крепкими кудрями вокруг невысокого лба, с яркими глазами, веселым блеском зубов и очаровательной ямочкой на правой щеке. Он прыгнул на подоконник и скользнул вниз, между кактусами, не задев ни одного из них.

— Чепуховое дело! — пробормотал он сквозь зубы, перелезая через ограду, увитую плюшем. — Надеюсь, это будет моим последним делом. Всего два акта: симуляция кражи, чтоб узнать, где документ находится, и самая легкая кража в мире, для которой надо только весело провести вечер. Мамаша будет довольна! Я обряжусь дьявольски хорошо и потанцую на карнавале, как никогда не танцевал!

Южная ночь падает вниз, как коршун. Не успело солнце зайти куда следует, а уже синие воды Персидского залива стали черными, на небе выскочили звезды, каждая на своем месте, установленном астрономией, и внизу зажглись тысячи фонарей, каждый на своем месте, установленном полицией. Порт Ковейт был положительно пьян от огня, иллюминаций, крика и запаха крови. Низкие крыши восточного квартала густо усажены женщинами в чадрах. Узкие улички полны фанатиков. Крики, самоизбиения, кружения, шум падающих тел, стон и бред опиумистов, вопли женщин не утихают ни на минуту. А в европейском квартале, возле самого мола, где чернеют иностранные суда всех мастей и флагов, загорелись тысячи пестрых огней над веселым, кружевным павильоном, построенным в китайском стиле, увешанном фонариками и бубенчиками и носящем на фронтоне световую надпись: