Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

— Ты купила всего на пять эре мыла для моих рубах, чертова баба! — кричал он.

Он был пьян, шляпа еле держалась у него на затылке; покачиваясь и брызгая слюной, он ходил вокруг женщины.

— Это Свен-Гармонист, — сказал отчим.

Мать тоже узнала крикуна. По субботним и воскресным дням он играл на гармошке в кафе.

— Я дал ей на мыло десять эре, а она купила всего на пять, — жаловался он развесившим уши зрителям. — А на остальные купила газету. Разве это дело для бабы? Лживая ведьма! Разве можно выстирать рубахи куском мыла за пять эре? Ей на все наплевать!

Он говорил, обращаясь то к окружающим, то к жене, которая стояла здесь же, пристыженная и сердитая, и держала в руке сумку, где поверх разных свертков лежала сложенная газета.

— Такая обманет тебя с первым встречным! Просит десять эре на мыло, а покупает на пять! — Тон у него был такой, будто он вот-вот расплачется.

Провинившаяся жена потихоньку исчезла, но пьяный даже не заметил этого.

Уходя, мы все еще слышали, как он вновь и вновь повторял зубоскалившим зевакам свои жалобы на жену.

Всю дорогу до новой комнаты, которой я еще не видела, мать с отчимом спорили о том, позволительно или непозволительно жене утаить пять эре на покупку газеты. Отчим считал, что это обман — покупать меньше мыла, чем положено, и утаивать оставшиеся деньги на газету.

— Кто солжет в одном, солжет и в другом, — строго заявил отчим.

— Вот именно, совершенно справедливо! — многозначительно сказала мать и погрузилась в зловещее и мрачное молчание.

Я чувствовала, что разговор принимает скверный оборот. Мне казалось, что отчим говорит матери страшные глупости, — говорит о лжи, когда дело идет о каких-то несчастных пяти эре. Как будто эта тетя не имела права купить за пять эре газету. Неужели им не надоест говорить о Свене-Гармонисте и его жене?

Наконец им, видно, все-таки надоело, они замолчали и до самого дома шли, углубившись каждый в свои мысли.

— Чистая комната, — сказал отчим.

— За нее надо платить шесть крон в месяц, — сказала мать.

— При хороших заработках как-нибудь выдержим.

— Да, если только ты получишь работу.

В голосе матери звучало сомнение; очевидно, несчастное мыло все еще продолжало пениться и мутить воду.

— Конечно получу, мне обещали; а в крайнем случае у меня есть книжка, я при первой возможности получу работу в другом месте.

Лицо матери немного просветлело, и она продолжала осмотр комнаты.

Впервые в нашем быту появились какие-то признаки современного комфорта. У плиты стоял столик для мытья посуды с полированной цинковой крышкой. Внутри столик был выкрашен голубой краской и заменял шкаф. Такой роскоши не было ни у кого из наших знакомых — ни у тети, ни у бабушки, ни у «состоятельных». Только в домах, где мать прислуживала, я видела на кухне столики для мытья посуды.

Стены были обиты дранкой и выкрашены в голубой цвет. Эта комната раньше служила кухней. В ней поставили печь и сдавали ее как жилое помещение. В этой части города трудно было сдать комнату с отдельной кухней: местные жители были слишком бедны.

Здесь я решила поселиться на всю жизнь. Тут есть столик для мытья посуды и вообще чудо как хорошо! Я ничему не выучилась и ничего не забыла. Ведь право решать принадлежало не мне, а взрослым.

Решено было перебраться на следующий день.

— На будущей неделе запишу тебя в школу, давно уже пора, — сказала мать.

— Правда, так не годится, ей надо ходить в школу, — подтвердил отчим.

Мы направились за вещами к дому дяди.

Ханна, Ольга! Никогда ни капли зависти к вам не было в моей душе. Если бы вы появились передо мной с прекраснейшей даларнской сумкой и с диадемой на лбу, все равно мое сердце возликовало бы, даже если бы на мне была рваная дерюга.

Мою первую любовь, учительницу, мне так и не пришлось больше увидеть. Не встречала я больше и хозяина кольморденской хижины.

Ханна и Ольга. Они исчезли в сером тумане жизни.

Ольга — молодая женщина с кроваво-красными губами. Беспросветная нищета сделала ее такой безропотной, и она приседала, благодаря за пеленку, подаренную ее малышу… Ханна… Ольга…

На следующей неделе меня должны были записать в школу. В третий раз.

В день всех святых мне исполнилось девять лет.

Перевод Е. Маркович.

Торпарь — безземельный крестьянин-арендатор.

Альвар — по-шведски серьезность.

«Лассе из Бровика» — так подписывался популярный журналист, печатавшийся в газете «Эстгётен». (Прим. авт.)

Кап — нарост на стволе дерева.

Ужасный ребенок (франц.).