Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор

— Я был уверен, что вы согласитесь, Джордах, — Дентон под наплывом эмоций крепко сжал ему руку. — Если бы вы знали, сколько людей мне в этом отказали, вы будете удивлены. Я ведь их всех считал друзьями, все последние двадцать лет. Гнусные перестраховщики. Малодушные трусы. Наша страна превращается в загон для побитых собак, Джордах. Должен ли я здесь перед вами поклясться, что никогда не был коммунистом?

— Что за абсурд, профессор! — упрекнул его Рудольф и посмотрел на часы. — К сожалению, мне пора возвращаться в магазин. Во вторник я приду на заседание комиссии. — Он порылся в карманах. — Позвольте, я за себя заплачу.

Дентон жестом остановил его.

— Это ведь я вас пригласил на ланч. Вы — мой гость. Идите, идите, мой друг, не смею вас больше задерживать. — Он встал, в последний раз оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним действительно не следит, долго и горячо тряс Рудольфу руку.

Рудольф, взяв пальто, вышел из бара. Сквозь мутное стекло окна он увидел, как Дентон, остановившись у стойки, снова заказал себе выпивку.

Рудольф не торопился возвращаться в магазин, он шел, не застегивая пальто, хотя дул холодный ветер и день был сырой… Вокруг ничего не изменилось, и спешившие мимо него люди совсем не были похожи на побитых собак. Бедняга Дентон. Он вспомнил, что именно на лекциях Дентона впервые почувствовал некое озарение и понял, что может стать преуспевающим капиталистом. Он рассмеялся про себя. А вот бедолаге Дентону сейчас, судя по всему, не до смеха.

Рудольф чувствовал, что голоден после этой неудавшейся трапезы, и, войдя в магазин, сразу спустился в кафетерий в подвале, где заказал себе большой стакан молока с солодом и жадно выпил его под щебетание покупательниц вокруг. Их миру ничто не угрожало. Они все равно будут покупать себе платья по пятьдесят долларов, портативные радиоприемники, столики для телевизоров, сковородки, мебель для гостиной, кремы для ухода за кожей; доходы магазина будут все расти, а они со счастливыми лицами будут сидеть в своих клубах с сэндвичами на тарелках, мороженым и содовой.

Рудольф разглядывал этих спокойных, жующих, накрашенных женщин, тратящих деньги налево и направо, среди них были матери, невесты, девственницы, старые девы, любовницы; он прислушивался к их голосам, вдыхал смесь запахов самых разнообразных духов, поздравляя себя с тем, что не женат и его никто не любит. Рассчитываясь за свое молоко, он думал, что никогда не посвятит свою жизнь ни одной из этих весьма достойных дам. Он поднялся в свой кабинет.

На его столе лежало письмо, предельно краткое:

«Надеюсь, что ты скоро приедешь в Нью-Йорк. Я в жутком дерьме, и мне необходимо с тобой посоветоваться. Целую, Гретхен».

Он, бросив скомканное письмо в мусорную корзину, второй раз за день воскликнул:

— О, боже!..

В шесть пятнадцать он вышел из магазина. На улице накрапывал дождь. Калдервуд не обмолвился с ним ни словом после их утреннего разговора. Только дождя сегодня не хватало, с тоской подумал он, лавируя на своем мотоцикле через плотный поток машин. Почти доехав до дома, он вспомнил, что обещал матери купить что-нибудь к обеду. Выругавшись, он повернул назад, в деловую часть города, где магазины работали до семи. «Только не говори мне, что ты купишь, пусть это будет для меня сюрпризом», — вспомнил он слова матери. Твой любимый сын через две недели может оказаться в большой ж… Как тебе понравится такой сюрприз, мамочка?

Рудольф торопливо купил все, что нужно: небольшого цыпленка, картофель, банку горошка, половину пирога на десерт. Проталкиваясь через длинные очереди домохозяек, он вдруг вспомнил свой разговор с Калдервудом и мрачно улыбнулся. Молодой выдающийся финансист в окружении красоток, своих поклонниц, направляется на изысканную трапезу в фамильном особняке, фотографии которого часто появляются на глянцевых страницах журналов «Лайф» и «Хаус энд Гарден».

В последнюю минуту перед выходом из магазина он купил бутылку шотландского виски. Сегодня необходимо выпить.

Слегка охмелев, он рано лег, предаваясь скорбным размышлениям. Самое приятное, что сегодня было, — это пробежка утром с Квентином Макговерном. Вскоре он глубоко заснул.

Неделя прошла как обычно — рутина, больше ничего. Когда в магазине Рудольф сталкивался с Калдервудом, тот ничего не говорил ему о проекте, а лишь давал указания по работе своим обычным, слегка раздраженным, скрипучим голосом. Ни одно из произносимых им слов не наводило Руди на мысль о характере принимаемого Калдервудом решения.

Рудольф позвонил Гретхен по телефону-автомату (Калдервуд косо смотрел на тех, кто использовал для личных звонков служебные телефоны) и сообщил, что на этой неделе вряд ли сможет вырваться и приехать к ней в Нью-Йорк, но попытается это сделать в следующий уик-энд. Она, конечно, была разочарована, он чувствовал это по ее голосу. Она так и не сказала ему, что с ней случилось. «Дело терпит», — сказала она. Ну, раз терпит, значит, все не так плохо.

Дентон больше не звонил. Может, опасался, что, если будет надоедать, то рассерженный Рудольф откажется от своего обещания выступить в его защиту на заседании университетской комиссии по расследованию дела Дентона в следующий вторник. Нельзя исключать, что против Дентона у комиссии есть факты, о которых тому неизвестно, а может, он что-то скрыл. В этом случае Рудольф предстанет в дурном свете, а комиссия может решить, что он — его сообщник, или лгун, или, что еще хуже, дурачок. Но больше всего его волновало, что комиссия, несомненно, постарается покончить с Дентоном, следовательно, будет враждебно настроена к любому свидетелю, который вздумает помешать комиссии. Всю свою жизнь Рудольф старался вести себя так, чтобы его любили окружающие, особенно люди, облеченные властью. Мысль о том, что ему придется выступать перед группой преподавателей и профессоров, которые будут смотреть на него с недовольными, осуждающими лицами, не на шутку его беспокоила.

Всю неделю он мысленно произносил речи, в которых взывал к этим воображаемым суровым, неприступным лицам, речи, в которых достойно защищал Дентона, осуждая его безжалостных судей. Но, по здравом размышлении, ни одна из них его не удовлетворяла. Он решил, что нужно держаться перед членами комиссии спокойно и как можно более непринужденно, на месте оценить атмосферу в зале и действовать и говорить экспромтом в соответствии с этой оценкой. Если бы Калдервуд только знал, что он собирается сделать…

Все ночи до самого уик-энда он плохо спал, его тревожили сладострастные сны, не дававшие ему сексуального удовлетворения: обнаженная Джулия танцует на фоне бескрайнего водного пространства, Гретхен лежит, томно раскинувшись в каноэ, Мэри-Джейн раздвигает ноги в постели, где она сидит с голой грудью, лицо у нее искажено, она бросает ему оскорбительные обвинения; корабль отходит от пристани, девушка на борту улыбается ему, ее юбку развевает ветер, он в отчаянии бежит по пристани, пытаясь успеть на корабль, но чьи-то невидимые руки его удерживают, корабль уплывает, выходит из гавани в открытое море…