Альфонс Доде - Том 6. Нума Руместан. Евангелистка
- Название:Том 6. Нума Руместан. Евангелистка
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Правда
- Год:1965
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Альфонс Доде - Том 6. Нума Руместан. Евангелистка краткое содержание
Том 6. Нума Руместан. Евангелистка - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Руместан встал; он был в ужасе.
— Вы знаете, доктор, как зовут этих дам?
— Нет. Они прислали мне свою карточку, но я даже не стал смотреть. Знаю только, что они в нашей гостинице.
Бросив случайный взгляд в глубь аллеи, он вскочил со скамейки.
— Ах, боже мой, вот и они!.. Я убегаю.
Отовсюду звонили к обеду; там, у эстрады, где раздался последний аккорд музыки, запестрели, зашевелились между ветвями зонтики и яркие платья. От одной оживленно беседовавшей группы отошли мать и дочь Ле Kenya. Освещенная вечерним солнцем, стройная, высокая, Ортанс была в муслиновом платье, отделанном валансьенскими кружевами, в шляпе с розами и с букетом таких же роз, купленных в парке.
— С кем ты разговаривал, Нума? Это не Бушро?
Она стояла перед ним, вся сияя в лучах своей счастливой юности, так что даже старушку мать покинул страх, и ее поблекшее лицо, казалось, тоже оживилось отблеском этой покоряющей веселости.
— Да, Бушро рассказывал мне о своих горестях… Он очень плох, бедняга!..
Глядя на Ортанс, Нума постепенно успокаивался: «С ума он сошел. Ерунда! Он не может избавиться от мыслей о своей близкой смерти и всем ставит тот же диагноз».
В этот момент появился Бомпар; он направлялся к ним быстрым шагом, размахивая газетой.
— Что там такое? — спросил министр.
— Важная новость. Дебют тамбуринщика…
Ортанс прошептала:
— Наконец-то!
Нума просиял.
— Успех, не так ли?
— А как же!.. Я не читал статьи… Но на первой странице «Мессаже» целых три столбца!..
— Еще одного я открыл! — произнес министр, засунув пальцы за проймы жилета. — Ну, прочти.
Г-жа Ле Кенуа заметила, что уже звонили к обеду, но Ортанс живо возразила, что был только первый звонок, и, подперев рукой щеку, в красивой позе улыбчивого ожидания стала слушать.
— «Позволительно спросить: кому обязана парижская публика тем, что стала вчера вечером жертвой смехотворной мистификации: директору Оперы или же министру изящных искусств?»
Все вздрогнули, кроме Бомпара, который, увлекшись своим краснобайством, убаюканный мурлыканьем прочитанной фразы, переводил взгляд с одного слушателя на другого, словно его поражало их удивление.
— Дальше, дальше! — сказал Нума.
— «Во всяком случае, мы полагаем, что ответствен за это господин Руместан — не кто иной, как он, привез нам из недр своей провинции эту странную дикую флейту, эту козлиную свирель…»
— Есть же на свете злые люди!.. — прервала девушка, побледневшая под розами своей шляпки.
Бомпар продолжал чтение, но глаза у него стали совсем круглые от той чудовищной брани, которую он уже видел дальше.
— «…из-за которой наша Музыкальная академия напоминала в тот вечер возвращение народа с ярмарки в Сен-Клу. Что говорить, флейта знатная, раз кому-то могло прийти в голову, что Париж…»
Министр вырвал из рук Бомпара газету.
— Не хватало только, чтобы ты до конца дочитал всю эту чушь! Довольно и того, что ты нам ее принес.
Он пробежал глазами статью, как искушенный в политике человек, привыкший к нападкам прессы: «Министр-провинциал… ловко выделывает антраша… освистать министерство и продавить его тамбурин». Потом ему надоело, он сунул злобный листок в карман, встал и тяжело дыша, отдуваясь, взял под руку г-жу Ле Кенуа.
— Пойдемте обедать, мама… Вперед мне наука: не надо увлекаться всем подряд, без раэбора.
Все четверо шли рядом. Ортанс, расстроенная, уставила глаза в землю.
— Речь идет об очень талантливом артисте, — сказала она, стараясь, чтобы ее хрипловатый голос звучал уверенней. — Нельзя возлагать на него ответственность за несправедливость публики и клеветнические выпады газет.
Руместан остановился.
— Талант… талант… Да… конечно… Согласен-. Но слишком уж экзотичный.
Он поднял зонтик.
— Надо остерегаться Юга, сестричка, надо остерегаться Юга… Не будем злоупотреблять… Иначе Париж устанет.
И он двинулся дальше мерным шагом, уже не уступая в невозмутимости и холодности жителю Копенгагена. Молчание нарушалось похрустыванием гравия под ногами — в определенных обстоятельствах это звучит так, словно дробится, распыляется чей-то гнев или чья-то мечта. Когда они подошли к гостинице и из всех десяти окон огромного ресторанного вала до них донесся голодный стук ложек по глубоким тарелкам, Ортанс остановилась и подняла голову:
— Значит, ты оставляешь беднягу на произвол судьбы?
— А что же делать?.. Бороться нет смысла… Раз Париж его отвергает…
Она бросила на него негодующий, почти презрительный взгляд:
— Это просто ужасно. Но знай, что у меня больше самолюбия, чем у тебя, и увлечения проходят у меня не так скоро.
Она взбежала на крыльцо гостиницы.
— Ортанс, был уже второй звонок!
— Да, да, я знаю… Я сейчас.
Она поднялась к себе в комнату и заперлась изнутри, чтобы ей не помешали. Открыв свой переносный пюпитр, одну из тех безделушек, благодаря которым парижанка может придать оттенок чего-то своего, личного, даже номеру гостиницы, Ортанс вынула из ящичка фотографию, на которой снята была с бантом и косынкой арлезианки, начертала внизу одну строчку и подписалась. Пока она написала адрес, на арвильярской колокольне в сиреневом сумраке долины пробили часы, словно торжественно подтверждая то, что она осмелилась сделать.
— Шесть часов.
От горной речки блуждающими белыми клубами поднимался туман. Ортанс отмечала все, что бросалось ей в глаза в этот миг покоя и тишины, как отмечают в календаре особенно важную дату, как подчеркивают в книге поразившее место, — амфитеатр лесов и гор, серебряный убор ледника в розовой дымке вечера. Затем подумала вслух:
— Я ставлю на карту свою жизнь, всю свою жизнь.
И она брала в свидетели торжественную тишину вечера, величие природы, грандиозную сосредоточенность всего, что ее окружало.
Она ставила на карту всю свою жизнь! Бедняжка! Если б она только догадывалась, как это было мало!
Через несколько дней Ортанс закончила курс лечения, и обе дамы Ле Кенуа выезжали из гостиницы. Хотя мать успокоили отличный вид дочки и все, что маленький доктор говорил о чуде, совершенном нимфами здешних вод, ей хотелось как можно скорее отсюда уехать, ибо малейшая подробность курортной жизни пробуждала в ней память о былой муке.
— А вы, Нума?
О нет, он задержится здесь недельки на две, продолжит начатое, не слишком серьезное лечение и воспользуется спокойствием одиночества после их отъезда, чтобы написать наконец пресловутую речь. Она наделает шуму, его услышат и в Париже. Ничего не поделаешь! Его тесть Ле Кенуа будет от нее не в восторге.
И вдруг Ортанс, уже совсем готовая к отъезду, счастливая тем, что вернется домой, увидит близких и дорогих людей, ставших ей из-за разлуки еще дороже, ибо дар воображения жил у нее в сердце, ощутила грусть оттого, что покидает эти чудесные места и постояльцев гостиницы, друзей трехнедельной давности; она и не подозревала, что так привязалась к ним. Ах, натуры, в которых заложена способность любить! Как вы умеете предаваться своему чувству, как все вас захватывает и как тяжело вам разрывать потом незримые чувствительные нити! К ней все были так добры, так внимательны, а в последнюю минуту вокруг их коляски оказалось столько протянутых рук, столько растроганных лиц! Девушки целовались с ней.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: