Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Кантийон вытер себе лоб. Я перевел дыхание.

— Правду говорят, — продолжал он, — что утопающий хватается и за раскаленный прут. Господин Эжен так судорожно вцепился в весло, что от его ногтей на дереве остались отметины. Я оперся веслом о борт лодки, она накренилась, и господин Эжен показался над водой. Я дрожал от страха, боясь выпустить из рук это чертово весло. Грудью я навалился на него, пригнув голову к борту лодки, и стал осторожно подтягивать его, удерживая своим телом. Голова моего хозяина была откинута назад, словно у человека, потерявшего сознание. Я продолжал тащить на себя весло вместе с его грузом. Наконец, протянув руку, я ухватил господина Эжена за запястье. Ладно! Теперь все было в порядке, я сжал его руку как в тисках: неделю спустя у господина Эжена еще был на руке синяк.

Девчонки он не бросил; я втащил его в лодку, а вместе с ним и ее. Они лежали на дне почти одинаково беспомощные... Я кричал, окликал своего хозяина — какое там! Я попытался разжать ему руки, чтобы похлопать его по ладоням, но он так крепко стиснул кулаки, словно намеревался расколоть орех, — хоть локти кусай от отчаяния.

Снова схватив весло, я попробовал добраться до берега. Я не мастак грести, даже если сижу на двух веслах, ну а с одним веслом получалась все та же песня: я хотел повернуть лодку в одну сторону — она шла в другую, а течение уносило меня все дальше от пристани. Убедившись, что я прямехонько плыву к Гавру, я рассудил, признаюсь, что незачем делать глупости — надо позвать на помощь. И я принялся кричать как резаный.

Меня услыхали веселые парни из хибары, куда свозят утопленников. Они тут же спустили на воду свою чертову посудину, в два счета настигли меня и прицепили мою лодку к своей. Пять минут спустя мой хозяин и девушка лежали на соли, как сельди в банке.

На вопрос, не тонул ли я тоже, я ответил отрицательно, заявив, однако, что не против выпить стаканчик водки, чтобы успокоиться: ноги у меня были как ватные.

Мой хозяин первый открыл глаза. Он бросился мне на шею... Я рыдал, смеялся, утирал слезы... Бог ты мой, до чего бывает глуп человек!..

Тут он повернул голову и заметил девушку, которую как раз приводили в чувство.

«Плачу тысячу франков, друзья, — сказал он, — если девушка очнется. А ты, Кантийон, мой друг, мой отважный спаситель (я все еще плакал), приведи кабриолет».

«А ведь и правда! — вскричал я. — Про Коко-то мы забыли!»

Можете мне поверить, что я бросился бежать со всех ног. Добираюсь до того самого места... Ни кабриолета, ни лошади — и след простыл. На следующий день полиция отыскала Коко: какой-то любитель лошадей присвоил себе нашего конягу.

Возвращаюсь к хозяину и говорю:

«Дудки!»

«В таком случае возьми фиакр», — отвечает он.

«А что с девушкой?» — спрашиваю.

«Она чуть пошевелила ногой».

«Великолепно!» — воскликнул я.

Привожу фиакр. За это время девушка окончательно пришла в себя, вот только говорить еще не могла. Несем ее в рыдван. «Кучер, — приказывает господин Эжен, — на Паромную улицу, дом тридцать один, да поживее!»...

Эй, хозяин, приехали! Дом пятьдесят четыре, здесь живет мадемуазель Марс.

— Разве твоя история кончена?

— Кончена? Какое там!.. Я и четверти ее не рассказал, так, самую малость, все еще впереди.

История, которую он рассказывал, и в самом деле не была лишена интереса. Мне надо было высказать только одно пожелание нашей великой актрисе: видеть ее на сцене в 1831 году такой же божественной, какой она была в 1830-м. Десять минут спустя я уже был в кабриолете.

— Продолжай свой рассказ.

— Скажите прежде, куда вас везти.

— Безразлично, поезжай куда хочешь. Так ты говорил...

— Да, моя история! Мы остановились на словах: «Кучер, на Паромную улицу, дом тридцать один, да поживее».

На мосту наша девушка вторично лишилась чувств.

Хозяин высадил меня на набережной, велев позвать его домашнего врача. Выполнив приказание, я нашел мадемуазель Мари... Я говорил вам, что ее звали Мари?

— Нет.

— Так вот, это имя и было дано ей при крещении. Я нашел мадемуазель Мари в кровати, а у ее изголовья уже дежурила сиделка. Не могу выразить, до чего наша девушка была хороша: лицо бледное, глаза закрыты, руки сложены крестом на груди. Она походила на Божью Матерь, в честь которой была наречена, к тому же бедняжка была беременна.

— Так вот почему она бросилась в воду, — заметил я.

— То же самое сказал и мой хозяин врачу, когда тот объявил ему эту новость. Ведь мы-то ничего не заметили. Врач дал ей понюхать какой-то флакончик — вовек не забуду этого флакончика. Представьте себе, его оставили на комоде, а я, дурак этакий, подумал: наверно, аромат у него замечательный, раз он привел девушку в чувство. Слоняюсь я возле комода как ни в чем не бывало и, улучив минуту, когда никто на меня не смотрит, вынимаю из флакона обе пробки и подношу к носу. Вот так понюшка! Мне показалось, что я втянул в нос сотню иголок... Ладно, думаю, больше меня на этом не поймаешь. Слезы так и хлынули у меня из глаз. Увидев это, господин Эжен сказал:

«Утешься, мой друг, доктор отвечает за ее жизнь».

А я твержу про себя: «Может, он доктор и толковый, но если я заболею, нипочем за ним не пошлю».

Между тем мадемуазель Мари пришла в себя и, оглядев комнату, прошептала:

«Как странно... Где я? Ничего не узнаю...»

«Естественно, — отвечаю я, — по той простой причине, что вы никогда здесь не были».

«Помолчи, Кантийон», — говорит мне хозяин и тут же обращается к девушке, а он-то умел разговаривать с женщинами.

«Успокойтесь, сударыня, — говорит он, — я буду ухаживать за вами с братским уважением, а когда вы поправитесь настолько, что вас можно будет отправить домой, я немедленно перевезу вас туда».

«Так, значит, я больна? — удивленно спрашивает она; а затем, собравшись с мыслями, внезапно восклицает: — О да, да, я все вспомнила, я хотела... (Тут у нее вырвался стон.) И это, несомненно, вы, сударь, спасли меня. О, если бы вы знали, какую пагубную услугу вы оказали мне! Какое горестное будущее уготовило ваше самопожертвование незнакомой вам женщине».

Теребя свой нос, который по-прежнему горел огнем, я внимательно слушал их разговор, не пропуская ни единого слова, и потому пересказываю вам все в точности, как оно было. Мой хозяин утешал девушку как мог, но она только твердила:

«Ах, если бы вы знали!»

Видно, ему надоело слушать одно и то же, потому что, наклонясь к ее уху, он сказал:

«Я все знаю».

«Вы?» — переспросила она.

«Да! Вы любили, а вас предали и бросили».

«Да, да, предали, — подтвердила она, — подло предали, безжалостно бросили».

«Послушайте, — сказал ей господин Эжен, — поверьте мне ваши горести. Знайте, мною движет не любопытство, а желание быть вам полезным. Мне кажется, что я более не должен быть чужим для вас».