Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

— Прекрасно, храбрецы! — со смехом воскликнул он, раскачиваясь на стуле. — Прекрасно! Мне нравится, что вы всегда начеку! Но успокойтесь, садитесь за стол: на площади вам нечего делать!

— Что значит этот шум? — спросил Марсо.

— Ничего, — ответил Дельмар, — расстреливают пленников, взятых ночью.

Бланш вскрикнула от ужаса.

— О, несчастные! — вырвалось у нее.

Дельмар поставил стакан, который собирался поднести к губам, и медленно повернулся к ней.

— Э! Да все же отлично, — произнес он. — Если солдаты начнут трястись, как женщины, придется женщин переодевать в солдат. Ты, конечно, еще очень молод, — добавил он, беря обе ее руки в свои и пристально глядя ей в глаза, — но ты привыкнешь!

— О, никогда, никогда! — воскликнула Бланш, не подумав, насколько опасно для нее выражать свои чувства при подобном свидетеле. — Никогда я не привыкну к такому ужасу!

— Дитя, — продолжал Дельмар, отталкивая ее руки, — неужели ты думаешь, что можно возродить нацию, не пуская ей кровь, подавить заговорщиков, не воздвигая эшафотов? Ты когда-нибудь видел, чтобы революция, несущая миру равенство, обошлась бы без отсечения голов? Горе, горе знатным! Трость Тарквиния отметила их!

На секунду он замолчал, потом продолжил:

— Да и что такое смерть? Сон без сновидения, без пробуждения. Что такое кровь? Красная жидкость, похожая на содержимое этой бутылки и воздействующая на наш разум только благодаря тем представлениям, что мы в него вкладываем: Сомбрёй ее выпила! Ну, что же ты замолчал? У тебя, что, нет никаких доводов человеколюбия? На твоем месте жирондист не растерялся бы!

Бланш была вынуждена продолжить эту беседу.

— О! — воскликнула она с содроганием. — Уверены ли вы, что Бог дал вам право карать?

— А разве сам Бог не карает меня?

— Да, но он видит далеко за пределами жизни, тогда как человек, убивая, не знает ни того, что он дает, ни того, что он отнимает!

— Пусть так, хорошо! Скажи, душа бессмертна или нет? Если тело только материя, то разве это преступление — чуть раньше вернуть ей взятый у нее Богом заем? Если же в теле обитает душа и эта душа бессмертна, я не могу убить ее, ведь тело только одеяние, которое я с нее снимаю, а вернее — темница, из которой я ее освобождаю! Теперь послушай мой совет, я хочу тебе его дать: попридержи твои философские рассуждения и твои школярские доводы для защиты собственной жизни; если ты когда-нибудь попадешь в руки Шарета или Бернара де Мариньи, они не будут более милостивы к тебе, чем я — к их собственным солдатам! Что до меня, то предупреждаю: если ты повторишь такое в моем присутствии еще раз, тебе придется раскаяться, помни об этом!

С этими словами он вышел.

Наступило краткое молчание. Марсо отложил свои пистолеты, заряженные им во время этого разговора.

— О! Никогда еще человек, сам не ведая этого, не был так близок к смерти! — воскликнул он, показывая пальцем вслед ушедшему. — Знаете, Бланш, если хоть одним жестом или словом он показал бы, что разоблачил вас, я размозжил бы ему череп!

Она не слушала его. Единственная мысль занимала ее: этому человеку было поручено преследовать остатки армии маркиза де Больё.

— О Боже! — воскликнула она, закрывая лицо руками. — О Боже! Когда я думаю, что мой отец может оказаться в руках этого тигра!.. Если бы он попал в плен сегодня ночью, то, возможно, там на площади... Это отвратительно! Чудовищно! Неужели не осталось больше в мире жалости? О, простите, простите, — прервала она себя, обращаясь к Марсо, — кто лучше меня знает, что сострадание еще сохранилось. Боже мой! Боже мой!

В эту минуту вошел слуга и доложил, что лошади готовы.

— Едем! Во имя Неба, едем скорее! Здесь воздух пропитан запахом крови! — взмолилась Бланш.

— Едем! — отозвался Марсо.

И все вместе они поспешно вышли.

У дверей Марсо обнаружил конный отряд из тридцати человек, которому главнокомандующий дал приказ сопровождать генерала до Нанта. Дюма какое-то время ехал вместе с ними, но, когда они очутились на расстоянии льё от Шоле, Марсо стал настаивать, чтобы тот повернул обратно: слишком опасно было возвращаться одному издалека. Распростившись с ними, Дюма пустил лошадь в галоп и вскоре скрылся за поворотом.

Кроме того, Марсо хотелось остаться одному с юной вандейкой. Она обещала рассказать ему историю своей жизни, и ему казалось, что эта жизнь должна быть очень интересна. Он подъехал поближе к Бланш.

— Итак, — обратился он к ней, — теперь, когда все спокойно и нам предстоит долгий путь, давайте поговорим о вас. Я знаю, кто вы, и только. Каким образом вы оказались на том сборище? Как появилась у вас привычка носить мужской костюм? Говорите же; мы, солдаты, привыкли слушать речи краткие и суровые, но я прошу вас: расскажите мне продробно о себе, о своем детстве.

Сам не зная почему, Марсо в разговоре с Бланш избегал пользоваться языком, присущим республиканской эпохе.

И Бланш рассказала ему о себе. Ее мать умерла молодой, и девочка осталась на руках маркиза де Больё; воспитание, данное мужчиной, приучило ее к занятиям, оказавшимся, когда вспыхнуло восстание в Вандее, весьма полезными и позволившим ей сопровождать отца. Она описала ему все события этой войны, начиная с мятежа в Сен-Флоране и кончая сражением, в котором Марсо спас ей жизнь. Она говорила долго, как он и просил, поскольку видела, что он слушает ее с удовольствием. Бланш закончила свой рассказ, когда на горизонте показался Нант: его огни светились в тумане. Маленький отряд переправился через Луару, и спустя несколько минут Марсо очутился в объятиях матери.

После первых приветствий он представил семье свою юную спутницу. Ему достаточно было нескольких слов, чтобы живо заинтересовать мать и сестер. Лишь только Бланш высказала намерение переодеться в женское платье, обе девушки бросились выполнять ее желание, оспаривая друг у друга право прислуживать ей в качестве камеристки.

Такое поведение, на первый взгляд вполне естественное, на самом деле многого стоило в условиях того времени. Нант изнывал под игом Каррье, республиканского наместника.

Поразительное зрелище для глаз и для ума: целый город обливался кровью от укусов одного человека! Спросите, откуда бралась эта сила, которая подчиняла ему одному волю восьмидесяти тысяч жителей? И почему, когда один говорил: «Я хочу!», никто не решался сказать: «Прекрасно, но мы этого не хотим!» Все дело в том, что в массах коренится привычка к повиновению, в то время как только отдельные личности порою жаждут быть свободными. Ведь народ, как говорил Шекспир, не знает иного средства вознаградить убийцу Цезаря, как сделать его Цезарем! Вот почему бывают тираны, действующие во имя свободы, а не только тираны-монархи.