Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Она бросила какую-то фразу проходившему мимо нее человеку; я обернулся: рядом со мной стоял Сатана.

«Ты сдержал свое слово, — сказал я ему тихо, — спасибо, но я хочу эту женщину, сегодня же ночью».

«Она будет твоей, — ответил Сатана, — однако вытри лицо, у тебя червь на щеке».

Мой спутник исчез, а я почувствовал, что холод еще сильнее сковал меня. Словно для того, чтобы вернуться к жизни, я сжал руку той, к которой пришел из глубины могилы, и увлек ее в залу.

Это был головокружительный вальс, когда все вокруг исчезает и видишь только свою партнершу и чувствуешь кольцо ее рук, когда ваши дыхания смешиваются, а груди соприкасаются. Я танцевал, не сводя с нее глаз, а ее улыбающийся взор казалось говорил мне: «Если бы ты знал, какие сокровища любви и страсти я могу подарить своему любовнику. Если бы ты знал, какое наслаждение сулят мои ласки, сколько огня в моих поцелуях! Тому, кто полюбит меня, я отдам всю красоту своего тела, все помыслы своей души — ведь я молода, притягательна, красива!»

Мы отдались танцу и кружились в его сладострастном стремительном вихре.

Это длилось долго; когда музыка смолкла, мы продолжали танцевать одни.

Она упала в мои объятия, грудь ее вздымалась, она приникла ко мне своим по-змеиному гибким станом, и ее огромные глаза яснее, чем губы, говорили мне: «Я люблю тебя!»

Я увлек ее в будуар, где мы оказались одни; комнаты опустели.

Она опустилась на козетку, полузакрыв глаза от усталости, словно в истоме любви.

Я склонился над ней и прошептал:

«Если бы вы знали, как я вас люблю!»

«Я знаю, — послышалось в ответ, — и я тоже вас люблю».

От этого можно было обезуметь.

«Я отдам жизнь за час любви и душу за ночь», — произнес я.

«Послушай, — сказала она, открывая дверь, скрытую стенным ковром, — сейчас мы останемся вдвоем, жди меня!»

Она слегка подтолкнула меня, и я оказался один в ее спальне, освещенной алебастровой лампой.

Воздух вокруг был напоен таинственным чувственным ароматом — описать его невозможно. Мне было холодно, я сел у огня, глядя в зеркало на свое по-прежнему бледное лицо. Я слышал стук экипажей, удаляющихся один за другим; наконец отъехал последний и наступила мрачная и торжественная тишина. Мной снова постепенно овладевал страх, я не осмеливался оглянуться, холод словно сковал меня. Я удивлялся, что она не идет, считал минуты — все было безмолвно. Я прижал локти к коленям и закрыл руками голову.

Я вспомнил о своей матери, понимая, что в эту минуту она оплакивает своего умершего сына; я был в ее жизни всем, но сам я подумал о ней только сейчас. Передо мной, как радостный сон, встали дни моего детства. Я думал о том, что всегда, когда нужно было перевязать рану, утишить боль, я прибегал к помощи матери. А сейчас, когда мне предстояла ночь любви, ее ждала бессонная ночь, одинокая, безмолвная, наполненная мыслями обо мне, среди предметов, каждый из которых напоминал обо мне. Думать об этом было невыносимо: я почувствовал угрызения совести, слезы подступили к моим глазам. Я поднялся, взглянул в зеркало и за своим изображением увидел бледную белую тень, пристально глядевшую на меня.

Я обернулся: это была моя прекрасная возлюбленная.

Хорошо, что сердце мое не билось, иначе от переполнявшего его чувства оно бы разорвалось.

Все и в комнате, и за окном было погружено в безмолвие.

Она притянула меня к себе, и я тут же забыл обо всем. Невозможно рассказать об этой ночи с ее неизъяснимыми, неведомыми наслаждениями, граничащими со страданием. В своих любовных мечтах я не представлял ничего подобного этой женщине, заключенной в мои объятия, пылкой, как Мессалина, целомудренной, как Мадонна, гибкой, как тигрица; ее поцелуи обжигали губы, а слова обжигали сердце. В ней была такая притягательная сила, что временами мне становилось страшно.

Постепенно свет лампы начал бледнеть: начинало светать.

«Послушай, — сказала она мне, — наступает день, ты должен уйти, тебе здесь нельзя оставаться; но вечером, как только спустится ночь, я жду тебя, слышишь?»

Последний раз я ощутил ее губы, она судорожно сжала мои руки, и я ушел.

За стенами дома царило все то же спокойствие.

Я шел как безумный, едва веря в то, что я жив, даже не подумав о том, чтобы пойти к матери или вернуться к себе, — настолько эта женщина захватила мое сердце.

После первой ночи любви, проведенной с возлюбленной, остается только одна мечта — следующая ночь.

Холодный, пасмурный, мрачный день вступил в свои права. Без смысла и цели я бродил по пустынному, безлюдному полю, ожидая вечер.

Наконец, он наступил.

Я помчался к ее дому.

В ту минуту, когда я готов был переступить порог, я увидел спускающегося с крыльца бледного, сгорбленного старика.

«Вы к кому, сударь?» — обратился ко мне консьерж.

«К госпоже де П.»

«К госпоже де П.? — переспросил он, с удивлением посмотрев на меня, и добавил, показывая на старика: — Здесь живет этот господин, а госпожа де П. умерла два месяца тому назад».

Я вскрикнул и лишился чувств.

— А дальше? — спросил я, как только рассказчик замолчал.

— Дальше? — он улыбнулся, польщенный нашим интересом, и сказал со значением: — Потом я проснулся, ведь это же был сон.

— Скажите, отец, — смеясь спросила Мерседес, — откуда у вас эта великая и странная любовь к королю дону Санчо Второму?

Тот, к кому обратилась с этим вопросом молодая девушка, был старик лет шестидесяти, одетый в кольчугу, подогнанную с такой тщательностью, словно он находился в военном лагере перед лицом мавров Орики или Кордовы, а не в своем прекрасном замке ди ла Хорта, в дни безмятежного мира, в окружении верного гарнизона. Для полного вооружения военачальника ему не хватало лишь шлема — впрочем, и тот лежал в нескольких шагах от него на сундуке, рядом с которым стоял оруженосец, готовый повиноваться любому приказанию своего господина. В облике величественного старца удивительным образом сочетались спокойствие и сила, как это присуще львам. Длинные волосы, обрамлявшие его лицо, поседели скорее от испытаний, чем от старости, а несколько рубцов на щеках и на лбу свидетельствовали, что он всегда встречал врага лицом к лицу. Он сидел у стола, опираясь на локоть, и время от времени отпивал большими глотками пряное вино из стоящего перед ним серебряного кубка; у ног его полулежала огромная африканская борзая, и, хотя сама она распласталась на полу, ее голова на длинной змеиной шее, возвышающаяся над передними лапами, прижималась к бедру хозяина; при каждом его движении и от всякого сказанного им слова собака, казавшаяся спящей, открывала умные и кроткие глаза. Остальную часть покоев, построенных еще в X веке и обставленных мебелью XII века, занимали другие обитатели замка: молодой бакалавр лет девятнадцати-двадцати стоял в почтительной позе, опираясь рукой на камин; два пажа смеялись в уголке, подшучивая над старой нянькой, задремавшей возле своей прялки; еще один старик, приблизительно того же возраста, что и тот, кто казался хозяином дома, сидел по другую сторону того же стола, но из-за своего подчиненного положения — чуть поодаль; и, наконец, молодая черноволосая девушка с яркими губами и белоснежными зубами, задавшая этот вопрос, такой естественный в ту пору, когда на короля роптала вся Португалия: