Решад Нури Гюнтекин - Клеймо. Листопад. Мельница

Всю эту историю с банком она, конечно, придумала, чтобы утешить меня и подбодрить, вернуть мне утерянную веру в себя и доказать, что не считает меня вором. Из сострадания она готова была пожертвовать этими деньгами, отдать их мне, как милостыню.

И хотя мне совсем не хотелось связываться с тётушкиными деньгами, отказать ей я не смел. Она желала внушить мне, что я остался всё таким же честным человеком. Как мог я разубедить её в том, что доброта эта бесполезна?

Никогда не забуду, как я волновался, пока не положил эти сто лир в банк. Я боялся, что у меня их могут украсть, и всю дорогу, пока ехал на пароходе и шёл по улице, не отнимал руки от бумажника.

Прошло уже два месяца, как я вышел из тюрьмы. Джеляль, забросив свои дела, бегал вместе со мной по городу, чтобы устроить меня на работу. Времена в Стамбуле были тяжёлые. Люди предприимчивые, с незапятнанной репутацией и те голодали, а о таких, как я, и говорить не приходилось.

Мой друг старался всячески меня подбодрить, но порой тоже впадал в уныние и начинал ворчать:

— Что за проклятые времена! Небо как пламень, земля как камень!

Бедняга сам находился в крайне стеснённых обстоятельствах, дела у него шли совсем неважно.

Джеляль ещё юношей был непримиримым революционером, и конституция триста двадцать четвёртого года [22] …конституция триста двадцать четвёртого года… — 324 или, точнее, 1324 год мусульманского летосчисления (хиджры) соответствует 1908 году нашего летосчисления. не могла его удовлетворить. Впрочем, он принадлежал к тем людям, которые не могут мириться ни с какими режимами. Ибо надежды их и чаяния идут так далеко, что народам и странам за ними никогда не угнаться. Как и большинство идеалистов, он не мог или не хотел видеть, что плохое неотделимо от хорошего, зло — от добра, — ведь так уж устроен этот мир. Подобные люди никогда не будут преуспевать в жизни.

Мой друг не ждал ни от кого помощи. Он с трудом мог прокормить свою семью, еле-еле сводил концы с концами.

Возвратясь как-то вечером домой, я нашёл письмо от Джеляля. Он сообщал мне, что торговец готовым платьем, по имени Аристиди-эфенди, согласен предоставить мне работу, и я должен завтра же явиться к нему в его магазин на Галате [23] …явиться к нему в его магазин на Галате… — Галата — район Стамбула, портовая и торговая часть Нового города. .

«Что это за человек, хорошо не знаю. Только недавно взялся вести его дела. Вчера он заходил ко мне в контору и говорил, что нуждается в толковом, деловом молодом помощнике. Я рекомендовал тебя. Он просил срочно к нему зайти. Может быть, вам удастся договориться».

На следующее утро я отправился по указанному адресу. Меня провели в маленькую, тесную конторку. Грек Аристиди-эфенди оказался худощавым мужчиной невысокого роста, лет пятидесяти. Один ус у него заметно общипала оспа; глаза были весёлые, с хитрецой.

Меня он встретил радушно, усадил напротив себя, рассказал, что его фирма ведёт торговые дела в Анатолии и в Европе, что ему нужен трудолюбивый и расторопный служащий, который знал бы турецкий и французский, что время от времени придётся ездить по делам в Анатолию.

Я признался, что не больно смыслю в торговых делах.

— Не важно, — с добродушной усмешкой успокоил он меня. — Вы ещё молоды — научитесь. Я и то не рискну утверждать, что хорошо разбираюсь в делах, — добавил он и рассмеялся.

Узнав, какое он положит мне жалованье, я согласился, На прощанье Аристиди-эфенди сказал мне:

— Ну что ж, завтра жду вас с рекомендациями.

Я смутился, не зная, что ответить: да, положение моё оказалось затруднительным. Конечно, можно было бы сказать, что у меня нет никаких бумаг, так как до сих пор я нигде ещё не работал. Но как потом вывёртываться? Как я могу скрыть своё прошлое? Рано или поздно оно станет известным. Каждый день жить и дрожать, что тебя выгонят, и ты опять останешься без куска хлеба? После тягостного минутного молчания я решил сказать всю правду.

— Мой товарищ, наверное, вам не всё рассказал обо мне. Известно ли вам, что я шесть месяцев просидел в тюрьме?

Пожилой грек в растерянности вытаращил на меня глаза:

— За что?

— Совершил одну глупость. Взял чужие деньги. Не выдержав пристального взгляда Аристиди-эфенди, я опустил голову. У меня ещё тёплилась тайная надежда, что греку понравилась моя откровенность, и он, сжалившись, всё-таки возьмёт меня на работу, — так мне казалось, пока слова признания ещё только вертелись у меня на языке. Но стоило мне их сказать, и я понял, что поступил опрометчиво.

Конечно, Аристиди-эфенди ничего другого не оставалось, как только вежливо мне отказать: «Весьма сожалею, но принять вас к себе не могу». И чтобы опередить его, я сам поспешил выпалить:

— Думаю, теперь вы вряд ли захотите меня взять. Я заранее это предчувствовал.

Пожилой торговец расхохотался. Я с удивлением поднял на него глаза и увидел на его лице совсем не то выражение, которого ожидал. В его глазах светилась чуть ли не нежность.

— Сразу видно, что вы ещё очень молоды. Было дело, — ну и ладно. Словом, приходите завтра, хорошо?

— Значит, вы меня всё же берёте?

Аристиди-эфенди положил руки на мои плечи и тихонько, даже как-то ласково, подталкивая меня, заставил сесть опять в кресло.

— Садись, садись, сынок. Давай поговорим по душам. Ну, предположим, ты один раз провинился. Так что же нам с тобой теперь делать? В море бросить? Что было, то сплыло. Не один ты грешен. Таких, как ты, много.

Аристиди-эфенди при этом сделал выразительный жест рукой, — мол, «считать не пересчитать».

— Все мы люди. Такими уж нас создал отец господь. Ничего не поделаешь. Как глаза увидят что-нибудь привлекательное, так руки сами и тянутся.

Аристиди-эфенди показал пальцем в окно. На крыше противоположного дома кошка тащила огромную кость.

— Вон, видишь, кошка стащила где-то кость. А что ей прикажете делать? Умирать с голоду? За то, что она украла кость, мы должны её на тот свет отправить? Ни в коем случае! Если удастся догнать, наподдадим как следует, — и хватит с неё.

Не зная, что ответить, я в растерянности смотрел на пожилого торговца. Кто он? Философ, который, понимая слабости и несовершенства рода человеческого, из сострадания к людям готов простить им все грехи? Или же просто циник?

Аристиди-эфенди выспросил у меня все подробности. Его очень удивило, что домашнего учителя могли оставить ночевать; а то, что хозяин хранил деньги в ящике стола, вообще не укладывалось у него в голове.

— Я прячу деньги так, чтобы даже сыновья мои не знали, где они лежат. И отец мой так же делал, — признался он.

Воруют все, если представляется возможность, говорил он убежденно, воруют в частных домах, воруют у государства. Главное — не вводить человека во грех, не дать ему возможности украсть. Поэтому, по зрелому убеждению купца, виноват не тот, кто ворует, а тот, кто позволяет красть.