Сабахаттин Али - Избранное

Вытерев рот рукой, он уселся на зеленом деревянном сундуке, стоявшем в углу прихожей. От этого сундука, где хранились мешки с крупой, лапшой и другими продуктами, несло плесенью. В этой прохладной прихожей запах плесени стоял и летом и зимой. Он исходил от выстроившихся у стены больших глиняных кувшинов с оливковым маслом, прикрытых деревянными крышками, от подгнивших снизу ступеней лестницы, ведущей на второй этаж, от утыканных гвоздями стен и сложенных друг на друге тюфяков, от колонки, стоящей возле самой двери, ведущей в сад.

Глубоко вздохнув, Юсуф спросил, точно обращался к самому себе:

— Куда они ушли?

Поколебавшись, мать Кюбры ответила:

— Ей-богу, не знаю… Наверное, к этим… к Хильми-беям…

Юсуф так и подскочил на месте.

— К Хильми-беям?

Эти слова сорвались с его губ, как свист. Женщина встала и подошла к Юсуфу.

— Юсуф-ага, я не знаю, но, видно, нашу ханым ничто не исправит. Она и барышню сделает похожей на себя. После всего, что случилось, она через день ходит в дом Хильми-бея и, точно этого еще мало, берет с собой дочь.

— Они все время бывают там? И давно?

— Не все время. Ханым, правда, и не переставала ходить к ним. Но барышня не ходила. А в последние дни поддалась матери. Это уже второй или третий раз, не знаю… Сейчас она ничего не сказала. Но перед этим я не раз слышала, как мать ее звала, а барышня говорила: «Не хочу, мамочка, оставь меня в покое». Та ее уговаривает, она не устоит и под конец соглашается. А в этот раз, только ты ушел, явилась мать. Муаззез, такая расстроенная, наверху песни пела. Увидела мать

и спрашивает: «Ты откуда?» А ханым и отвечает: «От Хильми-бея. Мы едем на виноградник, я пришла за тобой». Барышня вскочила. «Хорошо, говорит, поедем. Быстрее, мамочка, быстрее». Сорвала с себя ситцевое платье, надела розовое сатиновое, с грехом пополам накинула покрывало и выскочила на улицу. Даже мать удивилась такой ее прыти… Вот они и ушли… Что поделать, Юсуф-ага, мы-то с тобой знаем, чего стоят эти Хильми-беи, но им разве втолкуешь? У кого деньги, у того честь и совесть!

Юсуф поднялся, весь покрытый испариной. Он повел плечами и долго стоял с бессмысленным выражением лица, словно стараясь прийти в себя. Потом медленно подошел к двери. Глаза у него были злые, жестокие, как у человека, решившегося на что-то страшное. Он не спеша натянул ботинки, поправил съехавшую на затылок шапку, открыл дверь.

Но тут вскочила Кюбра и быстро подбежала к нему:

— Постой, Юсуф!

Пока Юсуф разговаривал с матерью, Кюбра не раскрывала рта. Встречаясь с ней глазами, Юсуф отворачивался. Эта девочка всегда производила на него странное впечатление. Но сейчас, когда она крикнула: «Постой!», что-то молнией пронеслось у него в голове, и он припомнил, что с тех пор, как она появилась в доме, и даже с самого первого дня, когда он увидел ее, Кюбра всегда смотрела на него таким же тяжелым, неподвижным взглядом своих больших глаз.

Он чувствовал на своей спине и особенно на затылке его тяжесть. Оказывается, было что-то такое, что он скрывал даже от самого себя и в чем он сейчас даже толком не мог разобраться. Похоже, что между ним и этой девушкой что-то произошло само собой — без слов, без рассуждений. Он не в силах был понять, что именно, и только чувствовал, как эта девушка, которую несколько минут назад он считал далеким, чуждым существом, с головокружительной быстротой становится ему близкой. Придержав рукою открытую дверь и прислонившись спиной к железному засову, он спросил:

— Что случилось?

Кюбра подошла к двери и тихо, глухим голосом сказала:

— Зачем ты идешь, Юсуф-ага? Что ты можешь поделать?

Юсуф, глядя на девушку, покачал головой. Кюбра снова пробормотала:

— Ты пожалеешь… Туда тебе нет дороги…

— Верно, — ответил Юсуф, словно до конца понял эту бессмысленную, незаконченную фразу. — Для меня было бы лучше, если бы я не пошел… Но надо!

Кюбра тряхнула головой с неожиданной для нее порывистостью и отступила на шаг. И Юсуф снова почувствовал ее пронзительный взгляд, такой же, каким она сверлила его, когда он увидел ее впервые в оливковой роще, и снова, как тогда, почувствовал себя виноватым. Он пожал плечами, давая понять, что ничего не может поделать с собой.

— Иди! — сказала Кюбра. — Я тоже уйду. Мы тоже уйдем. Я больше не могу терпеть!

Она обернулась:

— Ступай, мать! Собирайся, пойдем!

Женщина застыла на месте. Она не слышала, о чем они говорили, но поняла, что произошло что-то необычное.

Девушка снова обернулась к Юсуфу:

— Ты больше не увидишь нас, Юсуф…

Юсуф, побуждаемый какими-то неясным чувствами, проговорил, словно твердо знал:

— Как знать… Мы еще увидимся.

Он медленно приоткрыл дверь, вышел из дома и, постояв немного на каменных ступенях крыльца, решительно зашагал по улице.

Юсуф не отдавал себе отчета в том, что он собирается делать. Он предчувствовал, что сегодня все переменится. Что-то должно было произойти, но он не мог ни о чем ясно и определенно думать. Что же предпринять? Юсуф ощупал рукой пистолет. Потом счел это ребячеством и усмехнулся. Решил ни к чему себя не понуждать — будь что будет, — и направился к Нижнему рынку. По дороге ему пришло в голову: «Надо поехать на виноградник Хильми-бея… А что, если там Шакир? И я что-нибудь натворю? Тогда уже ничего нельзя будет исправить».

Он пронесся по рынку, как молния. Сегодня его видели здесь уже в третий раз. Кое-кто из завсегдатаев кофейни удивленно поглядел ему вслед. Чуть пониже, на площади, стояли извозчики. Поравнявшись с ними, Юсуф остановился и стоял как вкопанный. Он осваивался с неожиданным решением, которое, как гвоздь, впилось ему в голову. Через несколько минут, овладев собой, он со спокойной улыбкой попросил дать взаймы на несколько часов крытую рессорную коляску.

— Я поеду в Дженнетаягы и вернусь обратно. Может, немного задержусь там, — сказал он.

Извозчик знал его. Ничего не подозревая, он снял с лошадей торбы с кормом, положил их под сиденье, надел постромки и протянул вожжи Юсуфу, который тем временем успел прыгнуть в коляску.

До Соуктулумбы Юсуф ехал медленным шагом, но потом схватил кнут и погнал лошадей во весь опор. Он потерял голову от нетерпения, весь устремившись вперед. Он, казалось, хотел обогнать лошадей. Громоздкий экипаж, раскачиваясь из стороны в сторону, подпрыгивал на разбитой каменистой дороге. За виноградниками дорога шла по краю узкого сухого оврага. Весной здесь бурлил поток, а теперь все поросло крапивой, которую рвали и раскидывали во все стороны копыта мчащихся лошадей.

Юсуф тяжело дышал, казалось, он сам, а не лошадь, мчался сюда сломя голову. Продолжать так ехать дальше — значило всполошить всю округу. Натянув вожжи, он остановил лошадей. Спрыгнув на землю, он быстро зашагал по высокой обочине. Лошади, после короткого, но трудного пробега, перебирали ногами и мочились. Приблизившись к винограднику Хильми-бея, Юсуф прижался к забору. Рука его лежала на пистолете. Вокруг не было никого. Солнце палило немилосердно. Время приближалось к третьему намазу [28]. Но люди все еще не могли отделаться от вялости, которую нагнала на них страшная жара, и не выходили из своих укрытий. Только из летнего особняка Хильми-бея доносилось пение и гомон, а на самом винограднике среди лоз виднелись две женские фигуры. Юсуф узнал в них Муаззез и сестру Васфи — Мелиху. Конечно, взрослые женщины не вышли бы в такую жару на солнце, чтобы есть еще незрелый виноград.