Болеслав Прус - Том 1. Повести и рассказы

У Адлера было теперь лишь одно желание, одна надежда и вера: продать фабрику, получить миллион рублей наличными и с этой кучей денег отправиться вместе с сыном путешествовать.

— Он будет наслаждаться жизнью, а я буду по целым дням смотреть на него.

Пастору Бёме совсем не нравились его планы, достойные погрязших в разврате старцев Содома или Рима времен Империи.

— Когда вы исчерпаете все наслаждения и все деньги, что вам останется? — спрашивал он Адлера.

— Ну! Такие деньги не скоро исчерпаешь, — отвечал фабрикант.

Наступил день возвращения Фердинанда.

Адлер, как всегда, встал в пять часов утра. В восемь он выпил кофе из большой фаянсовой кружки, на которой голубыми буквами было написано:

Потом он сделал обход фабрики, а около одиннадцати выслал на железнодорожную станцию коляску за сыном и бричку за его багажом. Потом он уселся на крыльце перед домом, сохраняя обычное выражение тупости и апатии, хотя с нетерпением поглядывал на часы.

День был жаркий. Аромат резеды и акации смешивался с едким запахом дыма. Неумолчному гулу фабрики вторил двусложный крик цесарок. Небо было чистое, воздух напоен покоем.

Адлер вытирал потное лицо и поминутно менял положение на железной скамейке, которая всякий раз скрежетала, словно от боли. Старый фабрикант не притронулся сегодня в полдень к своему мясному завтраку и не пил пива из большой кружки с цинковой крышкой, хотя делал это изо дня в день уже лет тридцать.

В начале второю во двор въехала коляска, в которой сидел Фердинанд, и пустая бричка.

Фердинанд был голубоглазый блондин высокою роста и крепкого сложения, но несколько худощавый. На голове у него красовалась шотландская шапочка с двумя лентами, а на плечах — легкий плащ-накидка с пелериной.

Увидев его, фабрикант поднялся во весь свой богатырский рост и, раскрыв объятия, зарычал:

— Ха-ха-ха! Ну, как поживаешь, Фердинанд?

Сын выскочил из коляски, взбежал на крыльцо, обнял отца и, расцеловав его в обе щеки, спросил:

— Разве сегодня шел дождь, что у тебя засучены брюки?

Отец поглядел на брюки.

— И как этот сумасшедший всегда все подметит! — сказал он. — Ха-ха-ха! Ну, как поживаешь?.. Иоганн! завтрак…

Он снял с сына плащ и дорожную сумку и подал ему руку, как даме. Входя в переднюю, он еще раз глянул во двор и спросил:

— Что ж это бричка пустая? Почему ты не привез вещей со станции?

— Вещей? — повторил Фердинанд. — Ты, верно, думаешь, что я женился и таскаю с собой сундуки, корзины и коробки… Мои вещи вполне умещаются в ручном саквояже. Две рубашки — цветная для дороги и белая для гостиных, фрачная пара, несессер, галстук и несколько пар перчаток, — вот и все.

Говорил он быстро, громко смеясь. Он несколько раз подряд пожимал руку отца, продолжая болтать:

— А как ты поживаешь?.. Что тут слышно?.. Говорят, что твои дела с ситчиками и бумазеями идут блестяще. Но чего же мы стоим?

Они быстро позавтракали, чокнувшись, как полагается, и перешли в кабинет отца.

— Я заведу тут французские порядки и прежде всего французскую кухню, — сказал Фердинанд, закуривая сигару.

Отец презрительно поморщился.

— Зачем нам это? — спросил он. — Разве у немцев плохая кухня?

— Немцы свиньи!..

— А? — переспросил старик.

— Я говорю, что немцы свиньи, — смеясь, продолжал сын. — Они не умеют ни есть, ни развлекаться…

— Постой! — прервал его отец. — Ну, а ты кто?

— Я? Я — человек, космополит, или гражданин мира.

То, что сын назвал себя космополитом, мало трогало Адлера, но поголовное причисление немцев к разряду столь нечистоплотных животных задело его.

— Я думал, Фердинанд. — сказал он, — что эти семьдесят девять тысяч немецких рублей, которые ты истратил, хоть немножко научили тебя уму-разуму.

Сын бросил сигару в пепельницу и кинулся отцу на шею.

— Ах, папа, ты великолепен! — воскликнул он, целуя отца. — Что за неоценимый образец консерватора! Настоящий средневековый барон!.. Ну-ну, не сердись. Нос кверху, духом не падать!

Он схватил отца за руку, вытащил его на середину комнаты, поставил навытяжку, как солдата, и продолжал:

— С такой грудью…

Он похлопал его по груди.

— С такими икрами!..

Фердинанд ущипнул отца за икру.

— Будь у меня молодая жена, я бы запирал ее от тебя в комнате за решеткой. А у тебя еще хватает смелости придерживаться теорий, от которых за версту несет мертвечиной!.. Черт побери немцев вместе с их кухней! Вот лозунг века и людей поистине сильных.

— Сумасшедший! — прервал его, смягчившись, отец. — Кто же ты такой, если ты не немецкий патриот?

— Я? — с притворной серьезностью ответил Фердинанд. — С поляками — я польский промышленник; с немцами — польский шляхтич Адлер фон Адлерсдорф; с французами — республиканец и демократ.

Такова была встреча сына с отцом, и таковы были духовные ценности, приобретенные за границей за семьдесят девять тысяч рублей. Молодой человек только и выучился во всем находить то, что делало жизнь приятной.

В этот же день отец и сын отправились к пастору Бёме.

Фабрикант представил ему Фердинанда как раскаявшегося грешника, который истратил много денег, но приобрел зато жизненный опыт. Пастор нежно обнял крестника и посоветовал ему идти по стопам своего сына Юзефа, который неустанно трудится и полон готовности трудиться до конца своей жизни.

Фердинанд ответил, что действительно только труд дает человеку право занимать место в обществе и что он сам потому лишь до сих пор был несколько беспечен, что провел юность среди народа, который кичится своим легкомыслием и праздностью. В заключение Фердинанд добавил, что один англичанин успевает сделать столько, сколько два француза или три немца, и что поэтому он проникся за последнее время особенным уважением к англичанам.

Старый Адлер был поражен глубиной, искренностью и силой убеждений своего сына, а Бёме заявил, что молодое вино должно перебродить и что тот перелом в лучшую сторону, который он своим опытным глазом подметил в Фердинанде, стоит более семидесяти тысяч рублей.

Когда торжественные речи окончились, пастор, его жена и друг уселись за стол и за бутылкой рейнского завели разговор о детях.

— Знаешь, милый Готлиб, — говорил Бёме, — я начинаю восхищаться Фердинандом. Из такого, прямо сказать, вертопраха получился, как я вижу, истинный муж, verus vir. Суждения его выказывают жизненный опыт, самосознание — тоже, словом — основа здоровая…

— О да! — подтвердила пасторша. — Он мне очень напоминает нашего Юзефа. Помнишь, отец? Ведь Юзеф, когда был у нас в прошлом году на каникулах, говорил об англичанах совершенно то же, что и Фердинанд. Милое дитя!..