Болеслав Прус - Том 1. Повести и рассказы

Доктор философии кивнул головой, и через минуту его проводила в будуар сама хозяйка; весьма тонко выполнив эту миссию, пылая румянцем, сияющая, вернулась она в гостиную со словами:

— Пан Файташко, мой друг, приношу вам стократную благодарность!.. Этот знаменитый человек, несомненно, создаст в моем доме нечто возвышенное…

— Несомненно! — восторженно воскликнул Диоген.

— Если только он нас не надувает, — добавил Эдзик.

— Как он рассеян! — удивлялась старая дама.

— Как всякий гений, — сказала Гильдегарда.

— В минуту зарождения великой мысли, — докончил Файтусь.

— Действительно, пан Диоген, — нежно сказала пани Гильдегарда, — лишь сравнив вас с ним, я поняла, что все знаменитые люди похожи друг на друга и что я поистине должна гордиться таким другом, как вы.

— Пани Гильдегарда, — ответил Файтусь, — я польщен вашей дружбой, а сравнение, приведенное вами, наполняет сердце мое восторгом. Хотя, — прибавил он, вздыхая, — я знаю, что недостоен даже завязать ремни у сандалий нашего нового друга.

— Хотела бы я знать, однако, что он там делает? — неожиданно спросила старая дама, видимо не понимая, сколько блаженства кроется во взаимных излияниях благородных и чувствительных душ.

Прекрасная Гильдегарда, игриво погрозив пальчиком гостям, легко, как небесное видение, подлетела к двери будуара и заглянула в замочную скважину.

— Темно… — протянула она в величайшем изумлении.

К ней подошел Диоген и приотворил дверь.

— Темно!.. — повторил он.

Услышав это, ехидный Эдзик взял лампу, и через минуту вся компания очутилась в будуаре прекрасной женщины.

За письменным столом не было никого, в амбразуре окна также не было никого, зато, укрывшись за пологом от взглядов невежд, кто-то храпел на постели пленительной девы.

— Ну, это уже, пожалуй, слишком! — прошептала Гильця.

— Какая эксцентричность! — удивился Диоген.

— Бахвальство! — буркнул Эдзик.

В эту минуту полог сильно заколыхался, и все услышали сдавленный голос, бормотавший:

— Верно, воры… Надо быть настороже!..

— Лунатик или болтун, — проворчал Эдзик.

— Уйдем отсюда, — сказала Гильдегарда.

— Вот увидите, он проснется и, несомненно, извинится перед нами, — уверял Файтусь, осторожно пятясь назад.

Полог заколыхался еще сильнее, все попятились еще стремительнее, а гневный голос закричал:

— Воры! Разбойники!.. Где мой револьвер? Клянусь, я уложу на месте по крайней мере шестерых!..

Одновременно в будуаре послышался грохот. Эдзик поставил лампу на стол и вдруг скрылся где-то в его окрестностях. Диоген бросился собирать ноты на рояле и куда-то пропал. Прекрасная Гильдегарда и почтенная дама хотели сесть на диван, но тоже исчезли. В течение одной секунды казалось, что в гостиной нет ни живой души, кроме доктора философии: с горящими глазами и сжатыми кулаками он быстро расхаживал посредине комнаты и бормотал:

— Где же Чеслав?.. Оставил вещи без присмотра, и все куда-то черти унесли! Вот тоже!..

Вдруг дверь из прихожей отворилась, и вошел врач Коцек с неразлучным Дрындульским (с левой стороны).

— Что ты тут делаешь? — вскричал Коцек, обращаясь к возбужденному философу.

— Ничего… Соснул немножко, но меня разбудили воры… Я им голову размозжу!.. Почему Чеслав не идет спать? Чего он шатается по ночам?

— Полно, полно! — уговаривал его врач. — Чеслав просит, чтоб ты шел к нему, пан Дрындульский тебя проводит.

— Люблю я эти ночные прогулки, — проворчал доктор философии и, уже заметно успокоившись, покинул гостиную… навсегда!

— Кто его сюда привел, пан Диоген? — спросил Коцек, заглядывая под рояль.

— Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, — весь дрожа, ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку врачу. — Молчите, ради бога! — прибавил он тише.

— Необыкновенный, однако, доктор философии! — громко вскричал Эдзик, показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его.

— Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, — раздались из-под дивана два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки.

— Ах, доктор! — воскликнула соблазнительная хозяйка дома. — Вообразите… мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не в себе?

— Это от чрезмерной умственной работы, — объяснил Диоген, снова сжимая руку врача.

— А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? — продолжала допытываться Гильдегарда.

— О, очень часто! — снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку врача.

— Какой же он чудак! Ах, боже мой!..

— Не забывайте, дорогая пани, — взволнованно сказал Диоген, — что у каждого великого человека бывают подобные минуты за… затмения. Один мудрец на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат…

— Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды: в те ли минуты, когда приходит в себя, или же…

— По-разному, это зависит от темы, — ответил врач.

После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот.

— Хотел бы я знать, — сказал по дороге врач, — на кой черт вы вытащили из гостиницы этого сумасшедшего?.. Чеслав сердится, мы избегались, а вы залезли под диваны и рояли…

— Ах, доктор, — ответил Диоген, — если б вы знали, как меня замучила эта баба! Сплетник Дрындульский наговорил ей, что приехало несколько Клиновичей, докторов философии, которые желают с ней познакомиться, и, представьте себе, эта старая ведьма целый день надоедала мне, чтобы я хоть одного привел к ней. Ну, думаю, пеняй на себя… ты хочешь Клиновича, я тебе его доставлю, но не моя вина, что у него в голове не все в порядке.

— А когда же свадьба? — спросил врач уже в воротах.

— Сегодня она сказала, что если я приведу к ней Клиновича, то через месяц. Кстати… сжальтесь, доктор, повлияйте на Дрындульского, чтобы он не проболтался!..

— Будьте спокойны, — ответил врач и скрылся на улице.

Через несколько дней Коцек, вернувшись вечером домой, застал два письма; приводим их содержание.

«Уважаемый доктор, лучший наш друг!

В четверг, в восемь часов вечера, в квартире пани Гильдегарды… состоится моя помолвка с этой несравненной женщиной. Мы ни минуты не сомневаемся, что вы, бесценный друг, удостоите своим присутствием в качестве свидетеля это торжество, на котором, кроме вас, дорогого Дрындульчика и нескольких других наших доброжелателей, больше никого не будет.

Ваш до гроба

«Милостивый государь!

Вы привели ко мне в дом мнимого доктора философии, позволив себе, равно как и уважаемый Каэтан Дрындульский, недостойную шутку, после которой ваши посещения, сударь, равно как и вышеупомянутого господина, считаю неуместными.