Готхольд Лессинг - Драмы_Басни в прозе

Естественно, что Лессинг в уста своих любимых героев — Саладина, храмовника, Рэхи, но прежде всего Натана — влагал свои заветные мысли, что его герои подчас становились «рупорами идей» мировоззрения поэта-просветителя.

И все же Лессингу удалось создать колоссальный образ великодушного мудреца, чей стойкий и ясный дух несгибаемо высится над религиозными распрями и взаимной ненавистью народов. Ничто не в силах затмить его неподкупный разум, ожесточить его сердце. Вопреки неприглядной действительности, Натан твердо верит в добрые задатки, заложенные в человека, и в силу вразумляющего слова, способного пробуждать в человеке начала добра, любви и справедливости.

С особенною любовью Лессинг воссоздает образы таких бесхитростных праведников, как дервиш Аль-Гафи, как добрый послушник, которым «ум сердца» подсказывает благие решения. А с каким гневом, с какой ненавистью лепит он образ зловещего изувера-патриарха, для которого поистине «все дозволено», все оправдано его изворотливой богословской софистикой!

Замечателен язык «Натана Мудрого». Лессинг впервые вводит в немецкую драму шекспировский пятистопник, по его почину ставший традиционным стихотворным размером классической немецкой драматургии. Как свободно сочетается у него ритмическая речь с прозрачной ясностью мысли, чувства и страсти, воплотившихся в слово! Местами веселые столкновения встречных реплик и отточенность эпиграмматически сжатых сентенций достигают почти комедийной легкости.

Историческое значение Лессинга огромно. «В великой борьбе, целью которой было возрождение немецкого народа, не только план битвы принадлежал ему, но и победа была одержана им» [13]— так определил роль Лессинга великий мыслитель и революционер Н. Г. Чернышевский. В поэзии, в критике, в философии Лессинг был не только родоначальником, но и первым зрелым мастером новой немецкой классической литературы, проникнутой духом борьбы за свободу, за духовное пробуждение немецкого народа.

Лессинг умер 15 февраля 1781 года, за восемь лет до начала Французской буржуазной революции. Наиболее революционный ум Германии своего времени, Лессинг, подобно другим великим просветителям XVIII века, еще не мог предвидеть противоречий буржуазного общества. Он искренне верил, что уничтожение абсолютизма и сословных привилегий принесет с собой общее благоденствие народа. Этого было достаточно, чтобы поздние поколения немецкой буржуазии, чуждые революционному духу великого просветителя, вступившие в сделку с феодальной верхушкой Германии, провозгласили Лессинга, бескомпромиссного борца со всеми видами политического и духовного гнета, поборником своих корыстных классовых интересов.

Истинным наследником Лессинга, его титанической напряженной умственной работы, стал только революционный пролетариат. Маркс и Энгельс видели в Лессинге одного из родоначальников пролетарской борьбы за лучшее будущее человечества. Замечательная книга Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1893) раз и навсегда положила конец фальсификации буржуазным литературоведением литературно-общественной деятельности Лессинга, в которой запечатлелся благородный характер страстного борца за высокие идеалы Просвещения.

«Такой человек, как Лессинг, нужен пам, — сказал однажды Гете, — потому что он велик именно благодаря своему характеру, благодаря своей твердости. Столь же умных и образованных людей много, но где найти подобный характер» [14].

Имя Лессинга, смелого борца с политической реакцией, препятствующей восхождению человечества к светлому будущему, особенно дорого и нам, людям, воздвигающим великое здание коммунизма.

Н. Вильмонт

{2}

Сэр Уильям Сампсон.

Мисс Сара, его дочь.

Мелефонт.

Марвуд,прежняя возлюбленная Мелефонта.

Арабелла,девочка, дочь Марвуд.

Уайтуэлл,старый слуга Сампсона.

Нортон,слуга Мелефонта.

Бетти,служанка Сары.

Ханна,служанка Марвуд.

Хозяин гостиницы и несколько второстепенных персонажей.

Сцена изображает залу на постоялом дворе. Входят сэр Уильям Сампсони Уайтуэлл, оба в дорожном платье.

Сэр Уильям. Моя дочь здесь? В этом убогом трактире?

Уайтуэлл.Мелефонт, конечно же, усердно разыскивал самое убогое пристанище во всем городишке. Злые люди всегда ищут местечко потемнее, уже потому, что они злые. Но что толку, если они и скроются от всего света? Совесть-то поважнее целого света, обвиняющего нас. Ах, вы опять плачете, опять, сэр!

Сэр Уильям.Дан мне выплакаться, мой старый честный слуга. Или ты считаешь, что она не стоит моих слез?

Уайтуэлл.Она стоит их, даже если бы то были кровавые слезы.

Сэр Уильям.Вот и оставь меня в покое.

Уайтуэлл.Так низко соблазнить самое доброе, самое прелестное и невинное дитя из всех когда-либо живших под солнцем! Ах, моя малютка, моя маленькая Сара! Ты выросла на моих глазах. Когда ты была ребенком, я сотни раз держал тебя на руках, дивясь твоей улыбке, твоему лепету. На детском твоем личике уже тогда сияла заря разума, доброты…

Сэр Уильям.Замолчи! Разве то, что случилось, недостаточно растерзало мое сердце? Неужели воспоминаниями о прошлых блаженствах ты хочешь еще нестерпимее сделать мои мучения? Окажи мне услугу и не говори так. Порицай меня, назови преступлением мою отцовскую любовь; преувеличь грех моей дочери; внуши мне, если сумеешь, отвращение к ней; заново разожги во мне жажду мести и ненависть к ее проклятому соблазнителю; скажи, что Сара никогда не ведала добродетели, раз так легко от нее отказалась; скажи, что она меня никогда не любила, если смогла тайно меня покинуть.

Уайтуэлл.Если бы я так сказал, это было бы ложью, бесстыдной, злобной ложью. Эта ложь вспомнилась бы мне на смертном одре, и я, старый злодей, умер бы в отчаянии. Нет, наша малютка любила своего отца и, конечно же, конечно, все еще любит его. Если вы пожелаете в это поверить, сэр, то я еще сегодня увижу ее в ваших объятиях.

Сэр Уильям.Да, Уайтуэлл, но я должен убедиться в ее любви. Я не в силах больше жить без нее, она опора моей старости, и если она не захочет усладить мои последние печальные дни, кто же другой сможет это сделать? Если она еще любит меня — ее грех прощен. То был грех любящей девушки, а ее бегство — плод раскаяния. Такие прегрешения лучше, чем вынужденная добродетель. Но я чувствую, Уайтуэлл, чувствую, что, будь ее поступок даже преднамеренным преступлением, более того — доподлинным пороком, ах, я бы все равно простил ее. Лучше быть любимым порочной дочерью, чем нелюбимым вовсе.