Арчибальд Кронин - Цитадель

Эндрью не шевелился, точно одеревенев. Хемсон не возбуждал в нем негодования, одно лишь горькое омерзение. Ничто не могло яснее показать ему, в каком он положении, что сделал и к чему идет. Наконец, видя, что от него ждут ответа, он сказал неохотно:

— Я не могу работать с тобой, Фредди. Я... мне все вдруг опротивело. Я, пожалуй, все брошу. И так слишком много здесь шакалов. Есть хорошие люди, которые стараются делать настоящее дело, работают честно, добросовестно, но остальные попросту шакалы. Так я называю тех, кто проделывает ненужные впрыскивания, вырезает гланды и аппендиксы, которые человеку не мешают, тех, которые перебрасываются между собой пациентами, как мячом, а потом делят барыши, делают аборты, рекомендуют псевдонаучные средства, в вечной погоне за гинеями.

Лицо Хемсона медленно наливалось кровью.

— Какого черта... — прошипел он. — Ну, а ты-то сам лучше?

— Я знаю, Фредди, — сказал Эндрью с усилием, — что я не лучше. Не будем ссориться. Ты когда-то был моим лучшим другом.

Хемсон вскочил с места.

— Ты что — рехнулся, что ли?

— Может быть. Но я хочу попробовать не думать больше о деньгах и материальном успехе. Это не дорога для честного врача. Если врач зарабатывает пять тысяч фунтов в год — значит, с ним неблагополучно. И как... как можно использовать для наживы человеческие страдания?

— Проклятый идиот! — четко сказал Хемсон. Повернулся и вышел из кабинета.

А Эндрью продолжал сидеть за столом, одинокий, безутешный. Наконец он встал и отправился домой.

Подъезжая к Чесборо-террас, он почувствовал, что у него сильно бьется сердце. Был уже седьмой час. Все пережитое за этот трудный день сказалось в нем разом большой усталостью. Рука его сильно тряслась, когда он поворачивал ключ в замке.

Кристин была в первой комнате. При виде ее бледного, застывшего лица Эндрью пронизала дрожь. Он жаждал, чтобы она спросила его о чем-нибудь, проявила какой-нибудь интерес к тому, как он провел эти часы вдали от нее. Но она только сказала тем же ровным, невыразительным голосом:

— Поздно ты сегодня. Не выпьешь ли чаю перед приемом?

Он ответил:

— Сегодня приема не будет.

Она посмотрела на него:

— Но ведь сегодня суббота — твой самый большой приемный день!

Он в ответ только попросил ее написать объявление, что сегодня амбулатория закрыта. Это объявление он сам приколол на дверях. Сердце у него колотилось так бурно, точно готово было разорваться. Когда он шел обратно по коридору, Кристин стояла в кабинете, еще бледнее прежнего... В глазах ее читалась безумная растерянность.

— Что случилось? — спросила она не своим голосом.

Эндрью поглядел на нее. Тоскливый ужас рванулся из сердца, хлынул безудержным потоком, лишил его последнего самообладания.

— Кристин! — Все, что он чувствовал, вложил он в это одно слово. И, зарыдав, упал к ее ногам.

Это примирение было самым чудесным из всего пережитого ими со времени первых дней их любви. На другое утро, в воскресенье, Эндрью лежал рядом с Кристин, как когда-то в Эберло, и говорил, говорил без умолку, словно и не было всех этих лет, изливал перед ней всю душу. За окнами стояла тишина воскресного дня, доносился колокольный звон, мирный, успокаивающий. Но в душе Эндрью не было покоя.

— Как я мог дойти до этого? — стонал он. — С ума я сошел, Кристин, что ли? Как вспомню все, — не верится самому. Мне... мне связаться с такой компанией... после Денни, после Гоупа. О Боже! Меня повесить мало.

Кристин утешала его:

— Все это произошло так быстро, милый. Кого угодно могло сбить с ног.

— Нет, честно тебе говорю, Крис. Когда я об этом думаю, мне кажется, что я схожу с ума. И какое ужасное время, должно быть, пережила ты! Боже! Какая пытка!

Она улыбалась, да, в самом деле улыбалась! Как чудесно было видеть ее лицо, уже не отсутствующее, не застывшее, а нежное, счастливое, полное заботы о нем! Он подумал: «Мы оба снова живем ».

— Остается сделать только одно. — Он решительно сдвинул брови. Несмотря на нервность и сумятицу мыслей, он теперь чувствовал себя сильным, освобожденным от тумана иллюзий, готовым действовать. — Отсюда мы должны уехать. Слишком глубоко я завяз, Крис, слишком глубоко. Здесь мне на каждом шагу все напоминало бы о том, как я обманывал людей. И, может быть, меня бы потянуло опять... Нам легко будет продать практику. И, о Крис, у меня есть одна замечательная идея!

— Какая, любимый?

Хмурое лицо Эндрью осветилось нежной и робкой улыбкой.

— Как давно ты не звала меня так! А я люблю, когда ты меня так называешь. Да, я знаю, что сам виноват... Ох, Крис, не напоминай мне об этом опять! Да, это новая идея меня осенила сегодня, как только я проснулся. Я лежал и думал все о том же — о Хемсоне, который приглашал меня работать с ним в компании, и вдруг мне пришло в голову; почему бы не учредить настоящее сообщество? Так делают врачи в Америке, Стилмен постоянно хвалит эту систему, хотя сам он не врач. Но у нас в Англии она еще как-то не привилась. Понимаешь, Крис, даже в самом маленьком городке можно открыть клинику, подобрать небольшую группу врачей, с тем, чтобы каждый делал свое дело. Теперь слушай, дорогая: вместо того чтобы связываться с Хемсоном и Айвори и Дидменом, почему бы мне не привлечь Денни и Гоупа и образовать настоящую честную компанию? Денни возьмет на себя всю хирургическую часть — ты знаешь, какой он отличный хирург! — я — терапевтическую, а Гоуп будет нашим бактериологом. Здесь выгодно то, что каждый из нас будет специализироваться в своей области и, так сказать, вносить свои знания в общий фонд. Ты, может быть, помнишь все, что говорил Денни, — и я тоже — относительно нашей бессмысленной системы «вольной практики», о том, что такой врач предоставлен самому себе, должен один ковылять своей дорогой, неся все на своих плечах. Ведь это немыслимо! Ответ один — и ответ совершенно правильный: коллектив врачей. Это будет звеном между государственным лечением и практикой врачей-одиночек. Потому только, что наши крупные врачи желают все удержать в своих руках, у нас до сих пор еще нет коллективов. Но разве не замечательно было бы, если бы нам удалось учредить такой коллектив пионеров, который, составляя одно научное и духовное целое, будет бороться с предрассудками, сбрасывать старых идолов с пьедестала, а может быть, и начнет полнейший переворот во всей постановке врачебного дела?

Прижавшись щекой к подушке, Кристин глядела на мужа сияющими глазами.

— Ты говоришь совсем как в старые времена. Если бы ты знал, как я люблю тебя таким! Мы точно все начинаем сначала. Я счастлива, мой милый, счастлива!..

— Мне многое надо искупить, — мрачно сказал Эндрью. — Я был глупцом. Нет, еще кое-чем похуже. — Он сжал лоб руками. — Не выходит у меня из головы бедный Гарри Видлер. И я не хочу о нем забывать, пока не сделаю чего-нибудь в искупление этой своей вины. — Он вдруг застонал. — Да, Крис, я виноват не меньше Айвори. Слишком легко я выпутался. Это несправедливо. Но я буду работать, как вол, Крис. И я надеюсь, что Денни и Гоуп согласятся работать вместе со мной. Ты знаешь их взгляды. Денни до смерти хочется ринуться снова в треволнения практики. А Гоуп — если бы ему предоставили небольшую лабораторию, где он, изготовляя для нас сыворотки, сможет между делом заниматься и своей собственной работой, — он пойдет за нами куда угодно.