Дневник 1894

1) Мы переживаем теперь тот неизбежный момент во всяком процессе отрезвления. Пена должна осесться, дым рассеяться, размах прекратиться для того, чтобы началось — настоящий, твердый, неудержимый рост. Будут и есть уже охлаждения, отпадения, отречения и даже предательства. Тем лучше. Прожигается всё то, что может сгореть.

2) Смотрел, подходя к Овсянникову, на прелестный солнечный закат. В нагроможден[ных] облаках просвет, и там, как красный неправильный угол, солнце. Всё это над лесом, рожью. Радостно. И подумал: Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, к[оторый] прекрасен, радостен и кот[орый] мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, к[то] после нас будет жить в нем.

15 Июня 1894. Я. П. Встал поздно, пошел наверх, говорил с Стр[аховым] вяло. Пришел Лева и, по случаю письма Колички, стал говорить, что не хорошо он жил, п[отому] ч[то] не был счастлив, п[отому] ч[то] жизнь его не давала ему счастья. По его мнению поверка истинности это — сознание счастья, Не могут этого понять молодые, да и многие немолодые нерелигиозн[ые] люди, что истинна только та точка зрения, при кот[орой] счастие совсем устраняется. Да и как же взять поверкой истинности счастье? Сознание счастья обманчиво, переменчиво. То, что мне вчера казалось счастьем, нынче уже не кажется таким. Теперь 1-ый час, иду завтракать.

Нынче 25 6 6 Переправлено из: 26 Июня. 1894. Я. П. 11 дней не писал. За это время нового и поразительного только известие об обысках у Попова и Поши в Костроме. Боюсь, что мы слишком радуемся началу и подобию гонений и желаем их. Они оба очень просто и твердо держали себя. Но — рады. Страшно за них. Как бы не почувствовали страдание, когда их запрут и будут мучать. Совестно и обидно самому быть на воле. Стараюсь не желать и не искать. Всё время чувствую себя слабым и нездоровым даже, спина болит. Пытаюсь писать изложение учения и письма, и первое не идет, а письма пишу ненужные. Были здесь Ив. Горбунов и Буланже и Трегубов. Со всеми было очень хорошо. С Ч[ертковым] прекрасно. Со всеми серьезные, искренние отношения, связанные Богом. С Левой холодность, к[оторая] мучает меня. Он всё занят болезнью, глядит в себя и потому ничего не видит и не живет.

Тяжелое за это время: развращенность мальчишек, Андрюши и Миши, главное, Андр[юши]. Миша еще по годам цел; но при том баловстве и отсутствии нравствен[ного] авторитета будет то же. С неделю тому назад он (Андр[юша]) пропадал до часу на хороводах, я сказал ему, что он будет Бибиков, и лучше ему уйти из дома и жить на деревне; вчера, без всяких хоров[одов], было то же самое: он ушел на деревню и его до часа не б[ыло] дома. Я очень мучался о нем; но победил личную досаду и, когда он пришел, вышел и сказал ему, чтобы он не думал, что мы спали, а знал бы, что мы ждали и мучались. Хочется кротко поговорить с ним. Положение наших детей очень дурно: нравствен[ного] авторитета нет никакого. С[оня] разрушает старательно мой, а на место его ставит свои комич[еские] требования приличия, выше к[оторых] им легко стать. Жалко и их и ее. Ее мне особенно жалко стало последнее время. Она видит, что всё, что она делала, было не то и не привело ни к чему хорошему. Сознаться же в том, что она виновата в том, что не пошла за мной, ей невозможно почти. Это слишком ужасно бы было раскаяние. Продолжаю думать об изложении учения, и мне кажется совершенно ясно, но всё еще не пишется. За это время думал:

1) Цель жизни в том, чтобы вызвать в себе Бога, кот[орый] хочет блага всем. 2) Жизнь может быть в том, чтобы заглушить этого Бога, или в том, чтобы вызвать его.

Царство Бога может быть только в душе, т. е. душа может быть покорна Богу, слиться с ним. Эта же покорность и есть средство установл[ения] Ц[арства] Б[ожия] в мире. Установление Ц[арства] Б[ожия] в мире есть неизбежное последствие. (Не ясна голова, и всё путается.)

2) Говорят: искусство естественно, птица поет. На то она птица. А человек — человек — имеет высшие требования. Да и если он поет, как птица, то он прекрасно делает, но если он собирает сотни музыкантов, изуродован[ных] людей, в своих консерваториях, к[оторые] в белых галсту[ках] играют непонятную симфонию, то он не может уже отговариваться птицей: он тратит разум, данный ему для высших целей, на подражание — и неудачное — птице.

3) Приятно есть, спать, испражняться даже, на чистом месте, т. е. приятно грязнить. Так же и нравственно. От этого приятна девственность и тела и души — чтобы иметь удовольствие загрязнить ее.

4) Все требования добра могут быть непосильны человеку, кроме одного, к[оторое] всегда в его власти: исповедовать истину. Поднять 50 пудов, сдержаться от гнева, похоти, может быть, невозможно человеку, но не лгать он всегда может. И потому в этом главное требование христианства.

26 Июня 1894. Я. П. Писал день тому назад. Всё слаб физически и умственно. А, напротив, духовно тверд, и потому радостно. Постоянно вспоминаю, что я посланник и должен делать дело Божие: раздувать в себе искру Божию — любовь, то, что устанавливает Царство Б[ожие] в себе, т. е. покорность Ему, слияние с Ним, и Ц[арство] Б[ожие] вне себя, то, [что] часто заражает других, вызывая в них тоже разгорание искры Б[ожьей] любви. Не пишу. Вчера и не косил. Не пишу, п[отому] ч[то] не нахожу всё точной, ясной формы выражения, и нет потребности, влечения писать. Вчера говорил с Андр[юшей], высказывая ему всё то, что он сделал дурно. Не сердито говорил, но и не любовно, не так, как надо. Он всё молчал. Как раз б[ыл] пример, что единое на потребу: един[ое] на потребу то, чтобы вызвать в себе любовь к нему; и в той степени, в к[оторой] я достиг этого, я и влиял добро на него. После обеда ходил гулять с Маш[ей] и Верой. Таня с Мишей уехали к Мамоновым. Письмо от Горб[унова]. Я написал нынче Legras.

Думал очень важное:

1) Дело Божие скрыто от меня бесконечностью. Не то чтобы я не мог видеть его, п[отому] ч[то] оно бесконечно, а п[отому], ч[то] оно представляется мне во времени и пространстве и потому в обманчивом свете бесконечности.

Вчера Соня заболела и Ва[ня] нынче. Теперь им лучше. Приехал Вяч[еслав] с женой и Лиза с Сашей. — Теперь 4-й час дня, иду пройтись до обеда. Пошел на песочные ямы. Там мужики, влезая в яму, работают с опасностью для жизни. За обедом сказал, что надо сделать карьер. С[оня] сначала говорит, что она не даст денег. 7 7 Эта фраза в рукописи вымарана. Была минута раздраженья. Хочешь подставлять другую, когда ударят по одной, а когда представляется настоящий случай, как теперь, то хочешь не подставить, а отдать. После обеда пошел с Вячесл[авом], решил сделать карьер. Приехал Сер[ежа]. Мне тяже[ло], но я думаю, что я мало виноват. Пошел с Чертк[овым], говорил ему о его недоброте к М[арье] А[лександровне] и Озм[идову]. Потом к рабочим. Слава Богу, не забываю «единого на потребу». Вечером разговор с Левой. Он упрекает, что я мало верю в его болезнь. Можно было мягче и добрее быть с ним.