Дневник 1893

9 9 Зачеркнуто: И то и другое мученье, потому что хорошо пожертвовать своей едой, постелью раз, радуясь на свою добродетель и пожертвовать зная, что мы приносим этим какую-нибудь кому-нибудь пользу. Но и этого мало: приходит человек, кот[орого] вы знаете за пьяницу и развратника, к[оторому] вы несколько раз помогали и к[оторый] всякий раз пропивал то, что вы ему давали, приходит теперь с дрожащими челюстями и просит дать ему 3 р., кот[орые] он украл и пропил и кот[орые] если он не отдаст, его посадят в тюрьму. 10 10 Зач.: Женщина колеблется. Вы говорите, что у вас только и есть 4 р., и они необходимы вам завтра для уплаты. Тогда пришедший говорит: «да, это значит, всё только разговоры, а когда дело до дела, то вы такие же, как и все: пускай погибает тот, кого мы на словах считали братом, только бы мы были целы».

Как тут поступить? Что сделать? Положить лихорадочного больного на сыром полу, а самим лечь на сухое, еще хуже не заснешь. Положить его на свою постель и лечь с ним: заразиться и вшами и тифом. Дать просящему последние 3 рубля, значит остаться завтра без хлеба. Не дать, значит, как он и говорит: отречься от того, во имя чего живешь. Если можно остановиться здесь, то почему не остановиться было раньше. Почему было помогать людям? Зачем отдавать состояние, уходить из города? Где предел? Если есть предел тому делу, кот[орое] ты делаешь, то все дело 11 11 Зач.: любви не имеет смысла, или имеет только один ужасный смысл лицемерия.

Как тут быть? Что делать? Не остановиться, значит погубить свою жизнь, завшиветь, зачахнуть, умереть, и без пользы как будто. Остановиться, значит отречься от всего того, во имя чего делаешь то, что делаешь, во имя чего делал что-либо доброе. И отречься нельзя, п[отому] ч[то] ведь это не выдумано мною или Христом, что мы братья и должны служить друг другу; ведь это так. И нельзя вырвать этого сознания из сердца человека, когда оно вошло в него. Как же быть? Нет ли еще какого выхода? И вот представим себе, что люди эти, испугавшись того положения, в кот[орое] их ставила их необходимость жертвы, приводящей к неизбежной смерти, решили, что их положение происходит от того, что средства, с кот[орыми] они пришли на помощь народу, слишком малы, и что этого не б[ыло] бы и они принесли бы большую пользу, если б у них б[ыло] много денег.

И вот представим себе, что люди эти нашли источники помощи, собрали большие, огромные суммы денег и стали помогать. И не прошло бы недели, как случилось бы то же самое. Очень скоро все средства, как велики бы они не были, разлились бы в углубления, кот[орые] образовала бедность, и положение осталось бы то же.

Но мож[ет] б[ыть] есть еще 3-ий выход. И есть люди, кот[орые] говорят, что он есть и состоит в том, чтобы содействовать просвещению людей, и тогда уничтожит[ся] это неравенство. Но выход этот слишком очевидно лицемерный. Нельзя просвещать население, кот[орое] всякую минуту находится на краю погибели от голода, а главное, неискренность людей, проповедующих этот выход, видна уже п[отому], ч[то] не может челов[ек], стремящийся к установлению равенства хотя бы через науку, поддерживать это неравенство всей своей жизнью. Но есть еще 4-ый выход, тот, чтобы содействовать уничтожению тех причин, к[оторые] производят неравенство, содействовать уничтожению насилия, производящему его. И выход этот не может не придти в голову тем искренним людям, к[оторые] будут пытаться в жизни своей осуществлять свое сознание братства людей.

«Если мы не можем жить здесь, среди этих людей, в деревне, должны будут сказать себе те люди, кот[орых] я представляю себе, если мы поставлены в то ужасное положение, что мы неизбежно должны зачахнуть, завшиветь и умереть медленной смертью, или отказаться от единственной нравственной основы нашей жизни, то это происходит от того, что у одних скопление богатств, у других нищета; неравенство же это происходит от насилия, и потому, так как основа всего это насилие, то надо бороться против него». —Только уничтожение этого насилия и вытекающего из него рабства может сделать возможным такое служение людям, при кот[ором] не б[ыло бы] неизбежности жертвы всей своей жизнью. Но как уничтожить это насилие? Где оно? Оно в солдате, в полицейском, в старосте, в замке, к[оторым] запирают мою дверь. Как же мне бороться с ним? Где, в чем? И вот тут-то есть люди, все живущие насилием, и борящиеся с насилием, и насилием же борящиеся с ним. Но для человека искреннего это невозможно. Насилием бороться с насилием, значит ставить новое насилие на место старого. Помогать просвещению, основанному на насилии, значит делать то же самое. Собрать деньги, приобретенные насилием, и употреблять их на помощь людей, обделенных насилием, значит насилием лечить раны, произведенные насилием. Даже в том случае, кот[орый] я представлял себе: не пустить больного к себе и на свою постель и не дать 3 рубля, п[отому] ч[то] я силою могу удержать их, есть тоже насилие. И потому борьба с насилием не исключает необходимости в нашем обществе человеку, желающему жить по братски, отдать свою жизнь, завшиветь и умереть, но при этом борясь с насилием: борясь проповедью ненасилия, обличением насилия и, главное, примером ненасилия и жертвы.

Как ни страшно и ни трудно положение человека, живущего христианской жизнью среди жизни насилия, ему нет другого выхода, как борьба и жертва — жертва до конца. Надо видеть ту пучину, кот[орая] разделяет завшивевших, заморенных миль[оны] людей с перекормленными, в кружевах, другими людьми, и чтобы заполнить ее, нужны жертвы, а не то лицемерие, которым мы теперь стараемся скрыть от себя глубину этой пропасти.

Человек может не найти в себе сил броситься в эту пропасть, но миновать ее нельзя ни одному челов[еку], ищущему жизни. Можно не идти в нее, но так и знать и говорить, а не обманывать себя, не лицемерить. —

Да и нет, совсем не так страшна эта пучина. И если страшна, то страшнее те ужасы, к[оторые] предстоят нам на пути мирской жизни.

На днях б[ыли] известия, справедливые ли, нет (в этих случаях любят выдумывать), что адмирал Тройон для соблюдения чести (честь флота, предназначенного на убийство), чести флота, отказал[ся] спастись и как герой (скорее, как дурак) умер с своим кораблем. Ведь умереть от вшей, заразы, нужды, помогая людям и отдавая последнее, меньше шансов, чем умереть на маневрах, на войне.

Ведь эти вши, и черный хлеб, и нужда кажутся так страшны. Ведь дно нужды не глубоко, и мы часто, как тот мальчик, кот[орый] с ужасом провисел целую ночь на руках в колодце, в к[оторый] он упал, боимся воображаемой глубины и воды: под мальчиком на поларшина ниже было сухое дно.

Но не надо надеяться на это дно, надо идти на смерть. Только та любовь, для которой нет конца жертвам до самой смерти.