Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы

Путешественники — название «турист» еще не вошло в моду, — проезжая мимо и заметив на дереве вывеску, иной раз говорили, что на картинах им намозолили глаза лесные трактиры, но им еще не доводилось видеть в натуре такой живописной вывески. Как раз у этого вяза стояла повозка, в которую забрался Габриэль Оук, когда впервые попал в Уэзербери, но в темноте он не приметил ни вывески, ни постоялого двора.

На постоялом дворе сохранились старомодные обычаи и порядки. Его завсегдатаи твердо усвоили целый ряд правил, а именно:

Стукни кружкой о стол, если хочешь еще выпить.

Крикни погромче, если тебе требуется табак.

Обращаясь к служанке, говори: «Девушка».

Хозяйку зови «мамашей» и т. д. и т. п.

Джозеф вздохнул с облегчением, когда перед ним выросла приветливая вывеска, и живо остановил лошадь, решив осуществить давно уже созревшее намерение. Мужество истощилось у него до последней капли. Поставив лошадь головой вплотную к зеленому холмику, он вошел в трактир опрокинуть кружку эля.

Он спустился в кухню постоялого двора, пол которой был на ступеньку ниже коридора, в свою очередь находившегося ступенькой ниже большой дороги. И что же узрел Джозеф, к своей несказанной радости? Два медно-красных диска — физиономии мистера Джана Коггена и мистера Марка Кларка. Почтенные обладатели самых вместительных глоток во всей округе сидели нос к носу за круглым трехногим столиком, который был обнесен железной закраиной, дабы случайно не сбросили на пол кружки и стаканы. Приятели напоминали заходящее солнце и поднимающуюся над горизонтом полную луну, умильно взирающие друг на друга.

— Ба! Да это старина Пурграс! — воскликнул Марк Кларк. — Ей-ей, твой вид, Джозеф, не делает чести харчам твоей хозяйки.

— Всю дорогу у меня была страсть какая бледная спутница, — отвечал Джозеф, невольно вздрагивая и выражая на лице покорность судьбе. — И по правде сказать, мне стало не по себе. Ей-богу, я даже позабыл вкус колбасы и запах эля, только рано поутру глотнул самую малость.

— Так выпей, Джозеф, не томи себя, — сказал Когген, протягивая ему жбан с перехватом, полный на три четверти.

Джозеф пил небольшими глотками, потом стал глотать еще медленнее и наконец проговорил, опуская жбан на стол:

— А славно выпить, очень даже славно, на душе стало вроде веселей, ведь подумать только, какое печальное дело мне препоручили!

— И впрямь выпивка — утешение для души, — отозвался Джан; видно было, что он так усвоил эту затасканную истину, что слова сами собой сорвались у него с языка; подняв кружку, Когген медленно откинул голову назад и в предвкушении блаженства зажмурил глаза, чтобы его не отвлекали окружающие предметы.

— Что ж, ехать так ехать, — вздохнул Пурграс. — Хоть я бы и не прочь пропустить с вами еще кружку. Но люди могут потерять ко мне доверие, ежели увидят меня здесь.

— А куда ты держишь путь, Джозеф?

— Назад, в Уэзербери. Там у меня в повозке бедняжка Фанни Робин, без четверти пять мне надобно подвезти ее к воротам кладбища.

— А! Слыхал, слыхал, заколотили, бедную, в ящик. За гроб, должно, заплатил приход. А уж за колокольный звон и за могилу платить некому.

— Приход заплатит полкроны за могилу, а шиллинг за трезвон не станет платить, потому как трезвон — это роскошь, а уж без могилы никак не обойтись. А впрочем, я так полагаю, наша хозяйка за все заплатит.

— Хороша была девушка, пригожей не видывал! А на кой тебе спешить, Джозеф? Бедняжка померла, ее не воскресишь, так почему бы тебе не посидеть с нами здесь в уюте и не распить еще по кружке?

— Я бы не прочь выпить с вами, братцы мои, самый что ни на есть малюсенький наперсточек. Но времени у меня в обрез, потому как дело — оно всегда дело.

— Валяй еще кружку! После второй силы прибудет вдвое. Становится этак тепло да славно, работа так и спорится, все идет как по маслу. Слишком уж налегать на спиртное — плохое дело, еще угодишь в пекло к рогатому. Но ведь не всякому дано разбираться в напитках, а раз уж мы получили этакий дар, то будем пользоваться им на славу!

— Верно! — подхватил Марк Кларк. — Милостивый Господь наградил нас этим талантом, и грех зарывать его в землю. Будь неладны все эти пасторы, да псаломщики, да учителя с их чинными чаепитиями — из-за них пошли прахом добрые старые обычаи; провалиться мне на этом месте, если люди не разучились веселиться!

— Ну, уж теперь мне и впрямь пора, — заявил Джозеф.

— Полно тебе, Джозеф! Что за ерунда! Бедняжка померла — так ведь? Куда же тебе спешить?

— Уж я надеюсь, что Господь не взыщет с меня за мои проступки, — сказал Джозеф, снова усаживаясь. — По правде говоря, последнее время я таки поддавался искушениям. За этот месяц я разок напился вдрызг и в воскресенье не пошел в церковь, да вчера у меня сорвалось с языка скверное слово. А ведь надобно думать о спасении души, о будущей жизни помышлять и не пристало тратить время попусту.

— Видать, ты ходишь в Капеллу, Джозеф?

— Да что ты! Ни в жизнь!

— Что до меня, — заявил Когген, — то я верный сын англиканской церкви.

— И я тоже, ей-богу, так! — воскликнул Марк Кларк.

— Неохота мне говорить о себе, нет у меня такого обычая, — продолжал Когген, обнаруживая склонность разглагольствовать о своих убеждениях, характерную для потребителей напитков из ячменя. — Скажу одно: ни разу в жизни я не преступил ни одного церковного правила: пристал, как все равно пластырь, к старинной вере, в которой рожден. Да. Вот чем хороша церковь: прихожанин может заглядывать в добрый старый трактир, и незачем ему ломать голову над всякой там премудростью. Ну, а ежели тебе по вкусу ихние собрания, то изволь ходить в Капеллу и в ветер и в дождь и лезь из кожи вон. Признаться, те, что ходят в Капеллу, народ башковитый. Они навострились сочинять из головы всякие там молитвы — и о своей семье, и о тех, кто на море потерпел крушение, ну, о которых в газетах пишут.

— Навострились, что и говорить, навострились! — с воодушевлением подхватил Марк Кларк. — А вот нам, церковникам, не обойтись без молитвенников — оробеешь перед Господом богом и словечко из себя не выдавишь, язык прилипнет к гортани.

— А те, что молятся в Капелле, и впрямь со всеми святыми запанибрата, — глубокомысленно изрек Джозеф.

— Да, — откликнулся Когген. — Они-то уж, как пить дать, попадут в рай. Ведь они трудятся в поте лица и заработают себе спасение. Ясное дело, нам, членам церкви, далеко до них, и вряд ли нас пустят в рай. А все-таки я терпеть не могу тех, кто отступает от старой веры, чтобы наверняка попасть в рай. По мне, это все одно, что завербоваться шпионом из-за каких-то жалких фунтов. Вот что, люди добрые, как вымерз у меня в огороде картофель, ведь не кто другой, как наш пастор Сэрдли дал мне мешок на семена, а у него вряд ли оставался еще мешок для себя, да и купить было не под силу. Кабы не он, не посадить бы мне ничегошеньки. Что, по-вашему, я после этого переменю веру? Ну, уж нет, буду держаться крепко за старину, а если уж мы все заблуждаемся — не беда! Погибать, так гуртом!