Михаил Шолохов - Поднятая целина

– Не подходи! – закричал он снова подступавшим к весам Дымку, Трубачеву и другим. – Не подходи, ребята! Перебью!

Из толпы, расположившейся шагах в ста от амбаров, выступили Батальщиков Иван, Атаманчуков и еще трое выходцев. Они решили действовать хитростью. Подошли шагов на тридцать, Батальщиков предупреждающе поднял руку:

– Товарищ Нагульнов! Обожди, не подымай оружию.

– Чего вам надо? Расходись, говорю!..

– Зараз разойдемся, но ты занапрасну горячку порешь… мы хлеб с изволения берем…

– С чьего это изволения?

– Из округа приехал какой-то… Ну, из окрисполкома, что ли, и он нам дозволил.

– А где же он? Давыдов где? Размётнов?

– Они в правлении заседают.

– Брешешь, стерва!.. Отходи от весов, говорят тебе! Ну?.. – Нагульнов согнул в локте левую руку, положил на нее белый, потерявший от старости вороненье ствол нагана.

Батальщиков безбоязненно продолжал:

– Не веришь нам – пойди сам, погляди, а нет – мы их зараз сюда приведем. Брось грозить оружием, товарищ Нагульнов, а то плохо будет! Ты противу кого идешь? Противу народа! Противу всего хутора!

– Не подходи! Не трогайся дальше! Ты мне не товарищ! Ты – контра, раз ты хлеб государственный грабишь!.. Я вам не дам Советскую власть топтать ногами.

Батальщиков хотел было что-то сказать, но в этот момент из-за угла амбара показался Давыдов. Страшно избитый, весь в синяках, царапинах и кровоподтеках, он шел неверным, спотыкающимся шагом. Нагульнов глянул на него и кинулся к Батальщикову с хриплым криком: «А-а-а, гад! Обманывать?.. Бить нас?!»

Батальщиков и Атаманчуков побежали. Нагульнов два раза стрелял по ним, но промахнулся. Дымок в стороне ломал из плетня кол, остальные, не отступая, глухо взроптались.

– Не дам… топтать… ногами… Советскую власть!.. – сквозь стиснутые зубы рычал Макар, бегом направляясь на толпу.

– Бей его!

– Хочь бы ружьишко какое-нибудь было! – стонал в задних рядах Яков Лукич, всплескивая руками, проклиная так некстати исчезнувшего Половцева.

– Казаки!.. Берите его, храброго, до рук!.. – звучал негодующий, страстный голос Марины Поярковой. Она выталкивала казаков навстречу бегущему Макару, с ненавистью спрашивала, хватая Демида Молчуна за руки: – Какой же ты казак?! Боишься?!

И вдруг толпа раскололась, хлынула в стороны, врозь, навстречу Макару…

– Милиция!!! – в диком страхе крикнула Настенка Донецкова.

С бугра, рассыпавшись лавой, наметом спускалось в хутор человек тридцать всадников. Под лошадьми их легкими призрачными дымками вспыхивали клубы вешней пыли…

Через пять минут на опустевшей площади возле амбаров остались только Давыдов с Макаром. Грохот конских копыт стлался все ближе. На выгоне показались всадники. Впереди на лапшиновском иноходце скакал Любишкин Павло, по правую руку от него вооруженный дубиной, рябой и страшный в своей решимости Агафон Дубцов, а позади в беспорядке, на разномастных лошадях, – колхозники второй и третьей бригад…

К вечеру из района приехал вызванный Давыдовым милиционер. Батальщикова Ивана, Аполлона Песковатскова, Ефима Трубачева и еще нескольких «активистов» из выходцев он арестовал в поле. Игнатенкову старуху – на дому. Всех их направил с понятыми в район… Дымок сам явился в сельсовет.

– Прилетел, голубь? – торжествующе спросил Размётнов.

Усмешливо поглядывая на него, Дымок ответил:

– Явился. Зараз уж нечего в похоронки играть, ежели перебор вышел…

– Какой перебор? – Размётнов нахмурился.

– Ну какой бывает перебор, когда в очко играешь? Не вышло двадцать одно – вот и перебор! Мне куда зараз деваться?

– В район пойдешь.

– А милиционер где?

– Зараз приедет, не скучай дюже! Нарсуд тебя выучит, как председателей бить! Нарсуд тебе с недобором пропишет!..

– Уж это конешно! – охотно согласился Дымок и, зевая, попросил: – Спать мне охота, Размётнов. Отведи меня в сарай да примкни, покеда милиционер явится, а я сосну. Примкни, пожалуйста, а то во сне убегу.

На следующий день приступили к сбору расхищенного семенного хлеба. Макар Нагульнов ходил по дворам, хозяева которых вчера брали хлеб; не здороваясь, отводя глаза в сторону, сдержанно спрашивал:

– Брал хлеб?

– Брал…

– Привезешь обратно?

– Прийдется отвезть…

– Вези, – и с тем, не прощаясь, выходил из куреня.

Многие из выходцев взяли семенного хлеба больше, чем раньше ссыпали. Раздача производилась на основании опроса. «Сколько засыпал пшеницы?» – спрашивал нетерпеливо Батальщиков. «По семь пудов на два круга». – «Неси мешки на весы!»

А на самом деле получавший засыпал при сборе семфонда на семь – четырнадцать пудов меньше. Кроме этого, пудов сто, не вешавши, растащили бабы в завесках и сумках.

К вечеру пшеница была собрана целиком, за вычетом нескольких пудов. Не хватало лишь пудов двадцати ячменя да нескольких мешков кукурузы. Вечером же полностью роздали семена, принадлежавшие единоличникам.

Хуторское собрание в Гремячем началось затемно. Давыдов, при небывалом стечении народа в школе, говорил:

– Это что означает вчерашнее выступление недавних колхозников и части единоличников, граждане? Это означает, что они качнулись в сторону кулацкого элемента! Это факт, что они качнулись в сторону наших врагов. И это позорный факт для вас, граждане, которые вчера грабительски тянули из амбаров хлеб, топтали дорогое зерно в землю и расхищали в завесках. Из вас, граждане, шли несознательные возгласы, чтобы женщины меня били, и они меня били всем, чем попадя, а одна гражданка даже заплакала оттого, что я виду слабости не подавал. Я про тебя говорю, гражданочка! – И Давыдов указал на Настенку Донецкову, стоявшую у стены, суетливо закутавшую головным платком лицо, едва лишь Давыдов начал говорить. – Это ты меня гвоздила по спине кулаками и сама же плакала от злости и говорила: «Бью, бью его, а он, идол, как каменный!»

Закутанное лицо Настенки горело огнем великой стыдобы. Все собрание смотрело на нее, а она, потупившись от смущения и неловкости, только плечами шевелила, вытирая спиной побелку стены.

– Закрутилась, гада, как ужака под вилами! – не вытерпел Демка Ушаков.

– Всю стену спиной обтерла! – поддержал его рябой Агафон Дубцов.

– Не вертися, лупоглазая! Умела бить – умей собранию и в глаза глядеть! – рычал Любишкин.

Давыдов неумолимо продолжал, но на разбитых губах его уж заскользила усмешка, когда он говорил:

– …Ей хотелось, чтобы я на колени стал, пощады попросил, ключи от амбаров ей отдал! Но, граждане, не из такого мы – большевики – теста, чтобы из нас кто-нибудь мог фигуры делать! Меня в Гражданскую войну юнкера били, да и то ничего не выбили! На коленях большевики ни перед кем не стояли и никогда стоять не будут, факт!