Антон Чехов - Рассказы. Юморески. 1886—1886

Однажды — это было на именинах у Зыбаева — артист сидел в гостиной своих новых знакомых и по обыкновению разглагольствовал. Вокруг него в креслах и на диване сидели «типы» и благодушно слушали; из соседней комнаты доносились женский смех и звуки вечернего чаепития… Положив ногу на ногу, запивая каждую фразу чаем с ромом и стараясь придать своему лицу небрежно-скучающее выражение, он рассказывал о своих успехах на сцене.

— Я актер по преимуществу провинциальный, — говорил он, снисходительно улыбаясь, — но случалось играть и в столицах… Кстати расскажу один случай, достаточно характеризующий современное умственное настроение. В Москве в мой бенефис мне молодежь поднесла такую массу лавровых венков, что я, клянусь всем, что только есть у меня святого, не знал, куда девать их! Parole d’honneur! Впоследствии, в минуты безденежья, я снес лавровый лист в лавочку и… угадайте, сколько в нем было весу? Два пуда и восемь фунтов! Ха-ха! Деньги пригодились как нельзя кстати. Вообще, артисты часто бывают бедны. Сегодня у меня сотни, тысячи, завтра ничего… Сегодня нет куска хлеба, а завтра устрицы и анчоусы, чёрт возьми.

Обыватели чинно хлебали из своих стаканов и слушали. Довольный хозяин, не зная, чем угодить образованному и занимательному гостю, представил ему приезжего гостя, своего дальнего родственника, Павла Игнатьевича Климова, мясистого человека лет сорока, в длинном сюртуке и в широчайших панталонах.

— Рекомендую! — сказал Зыбаев, представляя Климова. — Любит театры и сам когда-то игрывал. Тульский помещик!

Поджаров и Климов разговорились. К великому удовольствию обоих, оказалось, что тульский помещик живал в том самом городе, где jeune premier два сезона подряд играл на сцене. Начались расспросы о городе, об общих знакомых, о театре…

— Знаете, мне этот город ужасно нравится! — говорил jeune premier, показывая свои красные чулки. — Какие мостовые, какой миленький сад… а какое общество! Прекрасное общество!

— Да, прекрасное общество, — согласился помещик.

— Город торговый, но весьма интеллигентный!.. Например, э-э-э… директор гимназии, прокурор… офицерство… Недурен также исправник… Человек, как говорят французы, аншантэ [86]. А женщины! Аллах, что за женщины!

— Да, женщины… действительно…

— Быть может, я пристрастен! Дело в том, что в вашем городе мне, не знаю почему, чертовски везло по амурной части! Я мог бы написать десять романов. Например, взять бы хоть этот роман… Жил я на Егорьевской улице, в том самом доме, где помещается казначейство…

— Это красный, нештукатуренный?

— Да, да… нештукатуренный. По соседству со мной, как теперь помню, в доме Кощеева жила местная красавица Варенька…

— Не Варвара ли Николаевна? — спросил Климов и просиял от удовольствия. — Действительно, красавица… Первая в городе!

— Первая в городе! Классический профиль… большущие черные глаза и коса по пояс! Увидала она меня в Гамлете… Пишет письмо à la пушкинская Татьяна… Я, понятно, отвечаю…

Поджаров огляделся и, убедившись, что в гостиной нет дам, закатил глаза, грустно улыбнулся и вздохнул.

— Прихожу однажды после спектакля домой, — зашептал он, — а она сидит у меня на диване. Начинаются слезы, объяснения в любви… поцелуи… О, то была чудная, то была дивная ночь! Наш роман потом продолжался месяца два, но эта ночь уж не повторялась. Что за ночь, parole d’honneur!

— Позвольте, как же это? — забормотал Климов, багровея и тараща глаза на актера. — Я Варвару Николаевну отлично знаю… Она моя племянница!

Поджаров смутился и тоже вытаращил глаза.

— Как же это-с? — продолжал Климов, разводя руками. — Я эту девушку знаю, и… и… меня удивляет…

— Очень жаль, что так пришлось… — забормотал актер, поднимаясь и чистя мизинцем левый глаз. — Хотя, впрочем… конечно, вы как дядя…

Гости, доселе с удовольствием слушавшие и награждавшие актера улыбками, смутились и потупили глаза.

— Нет, уж вы будьте так любезны, возьмите ваши слова назад… — сказал Климов в сильном смущении. — Прошу вас!

— Если вас э-э-э… это оскорбляет, то извольте-с! — ответил актер, делая рукою неопределенный жест.

— И сознайтесь, что вы сказали неправду.

— Я? Нет… э-э-э… я не лгал, но… очень жалею, что я проговорился… И вообще… не понимаю этого вашего тона!

Климов заходил из угла в угол молча, как бы в раздумье или нерешимости. Мясистое лицо его становилось всё багровее и на шее надулись жилы. Походив минуты две, он подошел к актеру и сказал плачущим голосом:

— Нет, уж вы будьте добры, сознайтесь, что солгали насчет Вареньки! Сделайте милость!

— Странно! — пожал плечами актер, насильно улыбаясь и болтая ногой. — Это… это даже оскорбительно!

— Стало быть, вы не желаете сознаться?

— Н-не понимаю!

— Не желаете? В таком случае извините… Я должен буду прибегнуть к неприятным мерам… Или я вас тут сейчас же оскорблю, милостивый государь, или же… если вы благородный человек-с, то извольте принять мой вызов на дуэль-с… Будем стреляться!

— Извольте! — отчеканил jeune premier, делая презрительный жест. — Извольте!

Смущенные до крайности гости и хозяин, не зная, что им делать, отвели в сторону Климова и стали просить его, чтобы он не затевал скандала. В дверях показались удивленные женские физиономии… Jeune premier повертелся, поболтал и с таким выражением, будто он не может более оставаться в доме, где его оскорбляют, взял шапку и, не прощаясь, удалился.

Идя домой, jeune premier всю дорогу презрительно улыбался и пожимал плечами, но у себя в номере, растянувшись на диване, почувствовал сильнейшее беспокойство.

«Чёрт его возьми! — думал он. — Дуэль не беда, он меня не убьет, но беда в том, что узнают товарищи, а им отлично известно, что я соврал. Мерзко! Осрамлюсь на всю Россию…»

Поджаров подумал, покурил и, чтобы успокоиться, вышел на улицу.

«Поговорить бы с этим бурбоном, — думал он, — вбить бы ему в глупую башку, что он болван, дурак… что я его вовсе не боюсь…»

Jeune premier остановился перед домом Зыбаева и поглядел на окна. За кисейными занавесками еще горели огни и двигались фигуры.

— Подожду! — решил актер.

Было темно и холодно. Как сквозь сито, моросил противный, осенний дождик… Поджаров облокотился о фонарный столб и весь отдался чувству беспокойства.

Он промок и измучился.

В два часа ночи из дома Зыбаева начали выходить гости. После всех в дверях показался тульский помещик. Он вздохнул на всю улицу и заскреб по тротуару своими тяжелыми калошами.

— Позвольте-с! — начал jeune premier, догоняя его. — На минутку!

Климов остановился. Актер улыбнулся, помялся и заговорил, заикаясь:

— Я… я сознаю… Я солгал…

— Нет-с, вы извольте публично сознаться! — сказал Климов и опять побагровел. — Я этого дела не могу так оставить-с…