Морис Дрюон - Такая большая любовь

Дернув за звонок, она испытала такое чувство, будто совершает один из важнейших поступков в своей жизни.

Звонок издал суховатое звяканье, сопровождаемое шорохом шнурка, и дверь особняка Мондесов открылась сама собой в темный вестибюль.

— Кто там? — донесся сверху чей-то голос.

Мари-Франсуаза испытала легкое разочарование. Консьержка тут обитала под крышей, как и все остальные марсельские консьержки. То, что привратницкая в частном особняке находится на четвертом этаже, немного удивляло.

— Я к господину графу де Мондесу, — ответила девушка, стараясь не слишком кричать.

— К которому? — спросила консьержка.

— К господину графу Луи де Мондесу.

— А! Значит, к господину Лулу. Тогда вам сюда, на четвертый. Лестница справа от вас. Осторожнее, там не очень светло. — И тот же голос крикнул: — Мсье Лулу, к вам какая-то барышня поднимается!

Мари-Франсуаза пошарила ногой. Лестница описывала в потемках благородную кривую.

«Это в самом деле грандиозно», — подумала она, глядя на перила из кованого железа.

Заслышав зов госпожи Александр, Лулу поспешно убрал бинокль, с помощью которого наблюдал за незнакомкой с бульвара Дюгомье, принимавшей солнечные ванны.

Этот бинокль, принадлежавший некогда его дяде Луи де Мондесу, погибшему в Дарданеллах, он обнаружил, роясь в чулане. Лулу смочил расческу в кувшине с водой, прилизал волосы, подтянул узел галстука и устремился на лестничную площадку, чтобы встретить Мари-Франсуазу.

— Мы обедаем на втором этаже, у моего дяди каноника, — сказал он ей.

Это «у моего дяди каноника» необычайно понравилось ушам Мари-Франсуазы.

— Могу я взглянуть, где вы живете? Это не будет нескромностью? — спросила она, чтобы показать, какой интерес к нему питает.

— Вовсе нет… это здесь, — ответил Лулу без воодушевления, ведя ее по темному коридору.

Четвертый этаж был не самой лестной частью особняка Мондесов, и Лулу предпочел бы начать осмотр с другой стороны.

Помещения тут были распределены между привратницкой госпожи Александр, комнатой Терезы и холостяцкой квартирой Лулу. К тому же мадемуазель де Мондес еще нашла возможность сдавать свободные комнаты отставным морякам, вдовцам или старым холостякам, которые готовили себе еду на спиртовках. Запахи держались стойко.

Лулу открыл дверь.

— О! Да тут чудесно! — воскликнула Мари-Франсуаза, еще даже не взглянув.

Медная кровать под вязаным покрывалом, трельяж красного дерева с мраморной столешницей, платяной шкаф, плохо скрытый занавеской, одноногий столик с детективными романами и иллюстрированными журналами составляли основную часть обстановки. Здесь даже не сменили выцветшие обои в цветочек, оставшиеся с тех времен, когда комната служила жилищем кучеру.

— Как видите, — сказал Лулу, — это настоящая студенческая мансарда. Но мне тут нравится, из-за свободы.

— Понимаю. Проведя день в Торговой палате, вам, наверное, хочется расслабиться, уединиться. У вас ведь, наверное, много работы?

— Да, много, но это интересно. Впрочем, нашей семье всегда была свойственна большая деловая активность.

Как эта «большая деловая активность» отличалась от цен на арахис господина Аснаиса!

— Одно время я подумывал стать офицером, — продолжил Лулу, — что также в традициях семьи. Но поскольку война кончилась, это уже не имело интереса.

Мари-Франсуаза слушала его с восхищенным вниманием, блестя глазами и закусив щеки.

— Я подумывал также поступить на какую-нибудь важную государственную службу. В полицию, например.

— Ах, вот как! — удивилась Мари-Франсуаза. — В полицию?

— Да, репрессии — это должно быть интересно!

Он не уточнил, какие именно репрессии, поскольку и сам толком не знал. Просто ему нравилось это словцо. Ему хотелось бы осуществлять власть, неважно какую. К несчастью, большая карьера была ему заказана, поскольку среднюю школу он так и не закончил. Просидев три года во втором классе [13] Пятый по счету класс средней ступени образования. , он был отчислен из лицея за неуспеваемость. Говоря о Торговой палате, он не упоминал для первого раза, что его держат там канцелярским стенографом — только к этой службе он проявил некоторые способности.

Мари-Франсуаза надеялась, что беседа примет более сентиментальный оборот, готовилась даже не отвергнуть поцелуй.

— Пойдемте Обедать, уже пора.

Спускаясь по лестнице, он жаловался ей, как трудно старым семьям содержать свои жилища, как их удушают налогами и как совершенно невозможно найти прислугу, чтобы вести такие тяжелые дома.

Мари-Франсуаза подумала, что с деньгами ее отца этому прекрасному особняку можно было бы вернуть весь его блеск, устраивать здесь праздники и что это было бы гораздо лучшим применением для состояния выскочки, чем бесконечное строительство все новых и новых складов.

Минни сидела справа от каноника, Мари-Франсуаза — слева. Мадемуазель де Мондес председательствовала, помещаясь напротив своего брата, между племянником Владимиром и внучатым племянником Лулу.

— А знаете, отыскался мой требник, — сказал каноник, разворачивая свою салфетку и тотчас же роняя ее на пол. — Да, я не говорил тебе, Эме, чтобы тебя не тревожить… но я его забыл как-то на днях в арльском поезде. Ну так человек, нашедший его, увидел мой адрес, написанный внутри, и прислал мне требник по почте. Решительно, люди гораздо честнее, чем о них думают.

— Честные, честные… да не все, — бросила мадемуазель де Мондес довольно громко, в то время как Тереза подавала дыню. — Честность в наши дни редкая добродетель. Не так ли, Минни?

— Во всяком случае, когда я с ней встречаюсь, эта добродетель весьма сладка моему сердцу. Как говорит поэт: «Hoc juvat et melli est…» — И каноник отчетливо повторил, слегка склонившись к своей племяннице: — «Melli est».

Но Минни, думавшая только о своем браслете, казалось, пропустила это мимо ушей.

Тогда, повернувшись к Мари-Франсуазе, каноник спросил:

— Вы учили латынь, мадемуазель?

— Да, монсеньор, — сказала Мари-Франсуаза, покраснев.

— Монсеньор, монсеньор… Какая милая! Это только в Италии раздают «монсеньора» направо и налево. Здесь я всего-навсего господин каноник.

— Заметь, Огюстен, — не выдержала мадемуазель де Мондес, — ты вполне мог бы стать епископом, если бы захотел.

— Да, но вот я предпочел ученые занятия… Так что вы, мадемуазель, наверняка поняли, что я только что сказал: «Это мне приятно, как мед». Слова Горация.

Столовая была обтянута зеленью. Меж толстых стволов, под сенью поблекшей листвы на битых молью лугах паслись олени и лани. В окнах отражались платаны Аллеи, поддерживая в травяной глубине комнаты аквариумное освещение.