Скиталец - Кандалы

Елизар взял со стола печатный листок и начал читать вполголоса:

— «Злонамеренные лица, желающие ловить рыбу в мутной воде…» — и замолк.

— Неясно! — вздохнул он, просмотрев листок, — что значит злонамеренные, когда о намерениях-то их ничего и не сказано? чего они хотят? да и кто убил? Неужели помещики?

Челяк сидел в углу, глубокомысленно захватив в горсть каштановую бороду, выпучив оловянные глаза.

— Только что заезжал ко мне Листратов Кирилл: в Питерском университете студентов распустили по домам, едет и он — в Займище. Спрашиваю: что, мол, за люди такое дело отмочили? А он говорит: «Убили царя социалисты! И поделом! собаке собачья смерть!» Ну, подивился я! Социалисты? Да ведь это же все молодежь, студенты, встречался я с ними, не знают они народа! Думают, что если убить царя, то сейчас же и революция будет!

— А не помещики все-таки тут свою линию гнут? — прервал Челяк, — попущение студентам делают? «Убивайте, мол, со своей целью, а на самом деле для нас стараетесь! Мы ведь после на вас же народ натравим! Двух зайцев убьем!»

Челяк помолчал и развел руками:

— И в самом деле — чудно как-то: то взрыв в самом дворце сделали, то, наконец, середь бела дня убили, неужто охрана ничего не знала? Придворные-то власти не нарочно ли допустили? Ась? Народ — он чутьем чует, что «студенты»-то тут вслепую идут, сами не знают, на чью мельницу воду льют!

— Возможно, а может быть, и другое: утверждать за глаза мы ничего не можем! — раздумчиво подтвердил Елизар. — Время покажет, где правда!.. Одно налицо: царя убили хорошие люди, заранее обрекли себя за это на смерть!.. платят жизнями своими за жизнь одного, значит — квиты!.. И еще вот что скажу: чуется мне, это только начало — впереди еще многое увидим; сам народ все судить будет!..

— Да будет уж про царя-то! — взмолилась вдруг Маша. — Ну, убили и убили! Мы-то тут при чем? Не по этому делу родные-то наши приехали: поглядите, на что похожа Настя-то стала? У мужа у ее, у Савелия, чахотка, слышь, горлом кровь идет?.. не то к фершалу надо, не то в Свинуху ехать, к ворожее? Посоветуйте!..

У Насти слезы катились из глаз.

Елизар махнул рукой.

— Какая там ворожея? Да и фершал наш што смыслит? В город надо, к доктору!

Заговорила Настя:

— Выдали меня — не поглядели за кого!.. лишь бы смирный был. Правда, смирный, безответный, безответным и помрет!.. а я куда денусь? Кандалинским-то хорошо, у них земли невпроворот, а на Выселках — безземелье!

Женщины заговорили обе разом.

Дед встал во весь свой богатырский рост, чуть не под матицу головой в тесной избушке, запахнул овчинный шубняк.

— Ну, не до того теперя… ехать пора домой!.. чего загодя плакать? Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Да и тому, чего хотят мошенники, — не бывать тоже! Подушны-то им плати, война придет — живот за них клади, а назад с них — чего с сукиных детей получишь?

И он двинулся к выходу. Все встали провожать приезжих.

Но у Насти с Машей только теперь развязались языки. Говорили каждая свое, не слушая друг друга, все, что у них накипело. Они продолжали говорить даже на пороге сеней у растворенной наружу двери.

Дед, насупясь, в шапке и рукавицах, долго сидел в санях, ожидая.

— Но-но! — раздраженно сказал он Ваське, не прикасаясь, однако, к вожжам, почему умный конь и не обратил внимания на возглас хозяина. Только когда Настя торопливо кинулась в сани, а дед натянул вожжи — Васька грациозной, легкой рысью выбежал на дорогу.

Елизар, смотря вслед саням, покачал головой.

Челяк, пожимая руку друга, сказал при прощании, многозначительно подмигнув:

— Ну, так вот в чем сила, а не в том, что кобыла сива!

О Вуколе и Лавре, слушавших и смотревших с жадным вниманием, все позабыли.

По знакомой лесной дороге под вечер летнего дня Лавруша и Вукол ехали верхом: был обычай отводить лошадей летом в лес на подножный корм иногда на несколько суток. Спутывали лошадям передние ноги, снимали узду и пускали. Когда нужно было, отправлялись искать в лес и большею частью находили скоро: места были знакомые, свои, редко приходилось бродить подолгу, разве что если забредут лошади в чащу; конокрадства не бывало: не водилось конокрадов в этих местах.

Лавруша ехал на Чалке, который совсем уже состарился к этому времени, поседел даже, еле семенил ногами; зато Вукол гарцевал на Ваське-Гекторе. Жеребец удался на славу — весь в мать: красавец с маленькой головой, тонкими, сухими ногами и широкой грудью, до того весь аккуратный — хоть картину пиши; не идет, а пляшет, — «шлопак», донского, казацкого роду матка-то была. Ваську в работу пускать жалели, запрягали только по праздникам, в церковь или в гости, кормили на особицу отрубями, а летом гулял Васька в лесу, а то и в дальний табун, в степь, отправляли его на поправку, — и вышла из Васьки выездная, парадная лошадь; шел он знатно: скакун оказался. Ехали рядом, шагом по мягкой лесной дороге под зеленым навесом вековых дубов и, как всегда, разговаривали. Васька-Гектор шел красивым «шлопаком» и просил поводьев, взнузданный под язык, грыз удила, сгибая крутую шею с длинной волнистой гривой. Толстобрюхий Чалка смешно старался идти вровень с молодым конем. Он был невзнуздан, шел понуро, покряхтывая. Всадники ехали без седел, не было такого обычая в Займище. Локти и босые ноги Лавра болтались от тряской трусцы старой лошади. Он посмеивался, видя, как племянник старается сидеть молодцом и от коня требует красивого хода.

— Да будет тебе бодрить-то его! Чем бы поберечь лошадь — а ты ее горячишь!..

Племянник смеялся в ответ…

— А ты читал «Наль и Дамаянти»? был такой мастер управлять лошадьми! А то был Ахиллес — с ним лошади по-человечьи говаривали…

— Толкуй с тобой!..

— Ей-богу, не вру!.. я — Наль!

— Враль?

— Эх, дядя, послушай, как лес шумит, он — живой, ей-богу, говорить умеет! А облака! Хорошо-то как!

— Ничего себе!.. Нам все это пригляделось давно!.. А лесу нашего, пожалуй, скоро лишимся: слыхал? бают, из-за лесу судиться хотят!

— А что же ваши отцы, кому в рот глядят? Как будете жить без лесу?

— Никак!.. лес нам барин по дарственной бумаге отказал, а опосля помер… давно уж, еще при дедах, коли на волю выходили… А теперича слух прошел — наследник нашелся и хочет на сруб лес наш продать… купцу!

— Не может этого быть, а где дарственная?

— То-то — что нету ее… Потеряли…

— А кто сказал… про наследника?

— Да все знают… Слухом земля полнится!.. Услыхамши, ходили наши мужики в город, на базаре там аблакат есть, а что аблакат? Нанятая совесть, пьяница! Хотят отца твово спросить — как быть?

Лавр трусил на Чалке и деловито, как взрослый, толковал о лесе…

А лес, родной и близкий, где каждое дерево было знакомо, каждое урочище носило свое имя, шевелился, как живой, и шумел под теплым ветром, говорил многими голосами, и голоса его сливались в торжественную, тягучую песнь. Впереди, сквозь широкие ветви дубов просвечивала ровная, овальная долина, виднелись уходящие в небо серебристые осокори.