Джо Дассен - Подарок для Дороти (сборник)

— Проснулся буквально за секунду до смерти, — вздохнула она и с жаром добавила: — Думаю, вам будет приятно это узнать: он сказал, что счастлив снова встретиться с мамой. Он так ее и назвал: la Mamma.

При расставании сиделка пообещала молиться за упокой его души.

После похорон Мами прошло слишком мало времени, чтобы Ник и Карно снова смогли приехать. Так что обычный сбор семьи прошел в несколько уменьшенном составе. Хоронили Бонани сдержанно, никто слишком не горевал, и в воздухе витало даже некоторое облегчение.

Его благополучно предали земле. Стояла прекрасная погода, и в сведениях, сообщенных священнику для надгробного слова, было деликатно опущено любое упоминание о долгой жизни усопшего вне лона семьи. Военную базу, приславшую огромный венок, представлял сержант интендантской службы в парадном мундире. Профсоюз парикмахеров и товарищи по работе тоже прислали своих представителей, чтобы проводить Бонани в последний путь. Дядюшки решили уважить его последнюю волю, и он был похоронен рядом с Мами. На их могилах лежат две одинаковых плиты из черного мрамора. Лос-анджелесские газеты опубликовали маленький некролог с датами его рождения и смерти, а также с полными именами шестерых его сыновей, для которых он был горячо любимым отцом.

Название новеллы (по-английски «Wade in the Water») — это строка из госпела, так называемого негритянского спиричуэла, сочиненного в XIX веке и отсылающего к двум библейским эпизодам — из Ветхого Завета (бегство евреев из Египта, Исход 14) и Нового (чудесное исцеление, Иоанн 5, 4). В обоих случаях речь идет о божественном вмешательстве, «возмутившем воду» ради спасения человеческих жизней. Традиция даже утверждает, что «Wade in the Water» был вполне недвусмысленной инструкцией для беглых рабов — чтобы те уходили от погони не по дорогам, а по воде, сбивая со следа собак.

Отец Джо Дассена пострадал за свои крайне левые убеждения, попав в черный список Голливуда, как сочувствующий коммунистам, однако его сын не обладал слишком активным «политическим сознанием» и, учась в Энн-Арборе, не чувствовал, что его особо интересуют шествия в поддержку кубинской революции или антиядерные манифестации (речь тогда шла о бомбах, а не об атомных электростанциях). И все же он участвовал в большом деле тех лет, зародившемся в либеральных, преимущественно университетских кругах, — в движении за гражданские права чернокожих. В частности, вместе со своими единомышленниками он устраивал sit-ins — сидячие акции протеста у дверей учреждений или предприятий, где практиковалась расовая сегрегация. И откровенно выступал против расизма, а такая позиция в то время в Соединенных Штатах, надо это напомнить, требовала определенного мужества, поскольку не обходилась без риска.

Этот текст, описывающий атмосферу квартала, населенного благонамеренным американским средним классом — не слишком религиозными евреями и многочисленными католическими семьями, — получил «вторую Национальную премию за рассказ» и стал первым из двух произведений Джо Дассена, опубликованных в журнале «Generation». На написание этого рассказа Джо вдохновил один случай, о котором поведал в интервью его отец, Жюль Дассен: «Я помню, как ребенком, в Лос-Анджелесе, он со своими сестрами ходил смотреть мультфильмы к соседям. Однажды он повел туда маленькую негритяночку по имени Бетти, которая жила у нас. А через четверть часа вернулся с ней обратно, потрясенный тем, что эти люди отказались впустить к себе цветного ребенка».

Малышке Бесс приснился кошмар, и она расплакалась.

Звук поднимается по трубам, словно где-то в лабиринте системы отопления работает радио. Доносится из-за решетки в помещении для прислуги, этажом ниже. Иногда Дэвид сидит на полу в углу своей комнаты, проникаясь этой близостью между Фэт Лави и Малышкой Бесс, матерью и дочерью, которая разливается по дому с цокольного этажа, неся любовь и жизненную силу.

Кошмар приснился Малышке Бесс в воскресенье, очень рано утром. Дэвид слышит Фэт Лави, ее хриплый, утробный голос, вынырнувший из тумана сна:

— Ну же, детка, замолчи, шш-ш, тише, это всего лишь дурной сон, всего лишь дурной сон. Шш-ш, тише, детка.

Когда Малышка Бесс не может заснуть или нуждается в утешении, Фэт Лави похлопывает ее по попке — в размеренном, гипнотическом ритме.

— Шш-ш, ну хватит, детка, все хорошо. Тише, детка.

Этот рефрен размечает паузами нежные пошлепывания и сонные всхлипы Малышки Бесс.

Дэвид заворачивается в темную спираль одеяла и закрывает глаза, крепко зажмуривается, чтобы отгородиться от звуков, которые доносятся через решетку отопления. Но он не может помешать себе представлять Фэт Лави, всю из волнистых округлостей, ее грудь, бедра, лоснящиеся черные щеки, белки глаз с карими крапинками, и Малышку Бесс, уткнувшуюся личиком в необъятность материнского живота под терпеливое, успокаивающее баюканье ее рук.

— Шш-ш, детка, шш-ш, молчи, моя маленькая-маленькая детка…

По мокрой улице проезжает машина. Дэвид провожает глазами наплыв светящихся узоров, которые взбираются по стенам и растворяются в тишине комнаты, снова соединившись в лучи фар.

Эти световые пятна напоминают ему снежный ком из мультика. Накануне, как повелось по вечерам в субботу, живущие рядом Мюллеры крутили для соседской детворы фильмы на шестнадцатимиллиметровой пленке: бледноватые, непонятно кем изготовленные копии, несколько бобин с любительскими съемками путешествия по Европе, подсунутых в общую кучу и навязанных детям, когда те перестают шумно протестовать, требуя свое любимое название. И в завершение каждого субботнего вечера — всегда один и тот же мультфильм, который заканчивается тем, что злодея накрывает снежным комом, который, скатываясь по склону, становится все больше и больше и, наконец, ныряет в пропасть.

Свет фар проплывает по комнате, следуя одной и той же математической прогрессии — пятна забираются все выше от стены к стене, достигают верхней точки и исчезают в углу за кроватью.

По-прежнему слышно: «Шш-ш, шш-ш… тише, тише, детка».

Дэвид смотрит на светящийся циферблат будильника на прикроватной тумбочке и ждет. Стрелки «Беби Бена» словно остановились. Утром будет воскресенье, и он пойдет в церковь с Ханнагенами. В церковь Святого Георгия, прямо напротив, на другой стороне улицы. Самому младшему из детей Ханнагенов, Джонни, восемь, как и Дэвиду, так что дело уладилось само собой. Он спросил разрешения у родителей вчера вечером, во время их бриджа с Салливанами. Его родители, Левины, играют в бридж с Салливанами. Не то чтобы они обожали бридж или Салливанов, но те живут всего через два дома, на улице Уинстон, а там полным-полно Салливанов.