Джо Дассен - Подарок для Дороти (сборник)

Карно вернулся так быстро, что остальные заподозрили, что он бежал туда и обратно. С четырьмя фьясками калифорнийского кьянти, которые он принес, атмосфера в гостиной очень быстро стала веселой и шумной. Дядя Ник вновь, как и всегда, изобразил Ширли Темпл, а Карно упал в очаг, танцуя «Shuffle off to Buffalo» ,прежде чем все успокоились настолько, чтобы радостно пуститься по гулким волнам старых воспоминаний: как Эдди потерялся под досками на Кони-Айленде, как они гнались через всю оконечность Манхэттена за Редо Шацем, который помочился в кепку Карно… Мне, опоздавшему на целое поколение, чтобы участвовать в этом сеансе, оставалось только молча хлопать глазами, словно зрителю без билета.

Когда третья фьяска опустела, мой отец поспешно покинул комнату и почти тотчас же вернулся с запыленным металлическим кларнетом, который валялся у нас на чердаке довольно давно, сколько я помнил. Он чуть не свернул себе шею, спускаясь бегом по лестнице. В тот вечер все делалось бегом, что было удивительно со стороны людей, которые обычно считали, что любое проявление торопливости вредит достоинству. Словно все боялись потерять даже секунду, словно одно-единственное потраченное впустую мгновение грозило испортить целый вечер.

Кларнет еще даже не был собран, как рысью прискакал Эдди, зажав мою детскую скрипку под мышкой и восхищенно ухмыляясь. Карно сбегал на кухню за кастрюлями, Джон обернул бумагой свою расческу, а Ник, чтобы не отставать от остальных, соорудил себе рупор из газеты. Бонани вооружился импровизированной дирижерской палочкой, и мои дядюшки дружно и с чувством исполнили увертюру из «Севильского цирюльника», а потом из «Вильгельма Телля» и «Гензеля и Гретель».

Эдди держал скрипку на коленях, как мандолину, царапая струны перьевой зубочисткой. Ник бросил свою трубу из газетного листа и завладел аккордеоном, который я принес из школы, пытаясь продеть руки в лямки, из-за чего клавиши оказались у него под носом. Этот аккордеон звучал ужасно фальшиво по сравнению с кларнетом, и после нескольких замечаний капельмейстера Ник в конце концов опять взялся за свою трубу, хотя ему не удалось выпутаться из сбруи, и инструмент так и болтался у него на шее до конца концерта, словно спасательный жилет. Неожиданно в самом разгаре музицирования Бонани, столь же навеселе, как и остальные, отложил салатную вилку, служившую ему палочкой, и жестом призвал всех к тишине.

— Мальчики, — начал он, — послушайте, что я вам скажу, а такое говорить отцу нелегко. Вы теперь большие, и для начала хочу вам сказать: все вы очень красивые, а это наполняет меня гордостью как отца.

Карно, весивший больше центнера при росте едва метр шестьдесят, перебил его:

— Верно, мы все теперь большие.

— Погоди минуточку, Карно, — сказал Бонани, — пожалуйста, позволь мне продолжить. Сами видите, вы теперь взрослые и наверняка сможете лучше понять, что произошло тогда, когда вы были маленькие. Я много чего наделал в своей жизни, кое о чем я сейчас жалею, а кое-что не сделал бы иначе, даже если бы мог. Может, таких вещей и немного, но они есть. Ладно, все вы мои сыновья, но нехорошо, когда отец рассказывает сыновьям о своих ошибках, так что я не стану говорить об этом снова. Я всего лишь хочу сказать, что не горжусь этими ошибками, вовсе нет. Ладно. Мы собрались здесь, потому что я знаю, как хочу прожить остаток своей жизни. Если я приехал сюда больше года назад — вы этого не знали, но я все это время был здесь, — то потому, что я уже тогда решил, что хочу сделать, и взялся за эту работу на военной базе, потому что уже это знал. Никто из вас не видел мой дом, но у меня хорошая работа, и я могу за него платить без проблем. В общем, мне пятьдесят восемь лет, может, я вам кажусь старым, но сам я не чувствую себя таким уж старым и хочу прожить хорошую жизнь. Видите ли, я сделал вашей матери много дурного, вам это известно, но это потому, что я не знал, какая она достойная женщина, и не забывайте, что мы прожили вместе пятнадцать лет. Конечно, я не был верующим. Я не хожу в церковь и вас никогда не заставлял туда ходить, когда вы были детьми, это, быть может, нехорошо, но это так. Так что я не буду вам рассказывать, что браки, которые заключают в церкви, должны длиться всю жизнь. Я и сам так чувствую и для этого не нуждаюсь в церкви. Вот. Я хочу попросить Мами переехать ко мне, чтобы искупить зло, которое я сделал. Может, по мне и не видно, но, как я сказал, мне уже пятьдесят восемь, и я хочу провести остаток жизни, чтобы искупить свою вину, потому что это все, что мне остается. Но ведь это же ради Мами? Не забывайте, что я думаю о вашей матери. Этот дом очень хороший, и тут климат лучше, чем в Нью-Йорке, я это чувствую в своем возрасте. И знаете, между домом и квартирой большая разница. У Мами никогда не было своего дома, а этот ей понравится, я вам точно говорю. Я приехал вас всех повидать, потому что подумал: Мами наверняка захотела бы, чтобы вы были в курсе. И может, эта идея вам даже понравится, ну, вы понимаете, что я хочу сказать. Знаете, для нее лучше уж я, чем кто-то другой, верно? Тем более что я сделаю все, чтобы искупить свою вину…

Бонани вконец смутился и сел.

— Вот что я хотел сказать. Я рад вашей помощи, ну, вы же понимаете, что я хочу сказать. — И он внезапно закончил: — Я хочу сказать, что знаю, вы делаете это ради Мами и Питера, но все равно хотел поблагодарить вас, потому что это много значит для меня.

Эдди сказал:

— Конечно, папа, мы понимаем, что ты хочешь сказать, — но это прозвучало немного фальшиво.

Мой отец развинтил свой кларнет и заботливо уложил его в футляр (где он останется до тех пор, пока я сам не начну учиться на нем играть, годы спустя). Ник с грехом пополам избавился от лямок аккордеона и вернул его мне. Открыли последнюю фьяску вина, машинально наполнили стаканы, потом выпили без воодушевления. Вечер был явно закончен. Испросив улыбкой общего одобрения, Эдди посмотрел на свои часы и пожелал всем спокойной ночи. Те из братьев, кто не оставался у нас, заторопились к вешалке. Я вспоминаю, что уже никогда больше не видел своих дядюшек такими непосредственными, какими они были в тот вечер, и подозреваю, что потом они испытывали что-то вроде стыда за свое панибратство с блудным отцом, когда тот вернулся.

Бонани постелили в гостиной, среди стаканов и полных пепельниц. Он согласился лечь здесь: до Шерман-Оукса ехать было слишком долго, а уже наступила ночь. Пока моя мать готовила ему постель, он сидел и курил. Протянул мне салатную ложку, чтобы я отнес ее на кухню. Когда мы поднимались на второй этаж, он зевал, желая нам спокойной ночи, но из своей постели я слышал, как он еще долго ходил, а на следующее утро его уже не было. Мать сказала, что он ни свет ни заря уехал на работу.