Джон Пристли - При блеске дня

— Я и не собирался. Суть в том, что вчера мы получили письмо от фирмы Харфнера: в этом сезоне они ничего у нас не купят. Это, конечно, был страшный удар, потому что твой отец и Джо Экворт очень надеялись на их заказ. Экворт сказал, что дело дрянь, и даже назвал Никси прохвостом. А когда они обсуждали письмо от Харфнера, в комнату вошел Никси, и я увидел его лицо. Клянусь, на секунду, даже на долю секунды в его глазах мелькнуло злорадство. Я уверен, что он заранее знал о письме.

— Ясно, Грегори, — тонким слабым голосом произнесла Джоан. — Это все? Ой, я не в том смысле, что этого мало, но… в общем, ты понял.

— Нет, это еще не все. Сегодня утром твой отец сказал, что вынужден опять ехать в Германию разбираться, что случилось, и велел нашему бухгалтеру Крокстону, приятелю Никси, подготовить для него деньги. А потом в комнату для образцов (мистер Элингтон проработал с нами все утро) вошел Никси и заявил, что тоже должен поехать в Германию, мол, Альберт Харфнер предпочел бы повидаться с ним, а не с мистером Элингтоном. Разгорелась жуткая ссора. Экворт, разумеется, вышел из себя, но он с Никси всегда такой, твой отец тоже потерял терпение, я еще никогда не видел его таким злым…

— Он весь побелел… да?

— Да.

— Он всегда белеет, когда по-настоящему рассердится. Бедный папа! Никси тоже разозлился?

— Нет, в этом его хитрость, — ответил я. — Он всегда держит себя в руках. А если и перестает улыбаться, то в худшем случае выглядит огорченным, оттого его собеседник сразу чувствует вину. Он сказал, что вынужден сообщить об этом лондонскому начальству, а твой отец велел ему катиться и рассказывать что угодно и кому угодно: в Браддерсфорде он главный и не потерпит, чтобы Никси здесь распоряжался. «Либо немедленно вернитесь в контору, либо уходите навсегда и езжайте обратно в Лондон», — заявил мистер Элингтон. Никси минуту сверлил его взглядом — ладно, не целую минуту, но ужасно долго, — а потом кивнул и вернулся в контору. Когда я сегодня уходил, они с Крокстоном все еще были на месте и вряд ли работали.

— Плевать на них, — сказала Джоан. — Что было с отцом? После ссоры?

— Ну… — Я помедлил. — Он был очень подавлен. Экворт предложил ему уйти домой пораньше, но он отказался.

— Вот, значит, как… — медленно проговорила Джоан. — Я чувствовала, что-то неладно. И мама тоже. Это ужасно…

— Погоди-ка, Джоан…

— Нет-нет, меня не твой рассказ напугал… Хотя ничего хорошего это не сулит… особенно если ты и сам так думаешь. Мне страшно не поэтому… мне кажется, к нам подступает какое-то зло, грядут какие-то страшные перемены… Что такое?

Она спросила это, потому что я невольно вскрикнул, мигом вспомнив речи Дороти Барнистон. И сейчас, в темноте, вчерашний сеанс гадания на картах дома у великой и ужасной пифии приобрел глубину и целую бездну самых невообразимых смыслов, которые в дневной сутолоке стерлись и потерялись. Однако объяснить это было невозможно, не стоило и пытаться, поэтому я лишь отмахнулся:

— Ничего, ничего. Так, мысль одна пришла. Продолжай.

Ее рука скользнула под мою, и тонкие пальцы ухватили меня за рукав. Снаружи вновь поднялся ветер: он отогнал дождь, и черный лес теперь трещал и шелестел под его порывами. Кромешный мрак немного рассеялся, стало хоть что-то видно, однако и серая даль, и черные ветви — все казалось сырым, блеклым и бесприютным. Джоан содрогнулась.

— Пойдем обратно, если хочешь, — произнесла она монотонно. — Дождь почти перестал.

— Давай еще подождем, — сказал я. — Или ты замерзла?

— Я дрожала не от холода. Ох, Грегори… — Джоан умолкла.

— Что?

— Не знаю… — прошептала она. — Не знаю.

— Ну, тогда и волноваться нечего, — решительно заявил я. — Знаешь, я ведь был на вечеринке, которую Никси устроил для Харфнера. Решил за ними немного пошпионить. Там один толстяк с потными кудрями играл регтайм и пел: «Пиликай, скрипач, пиликай!» — Я попытался вспомнить остальные слова.

Она рассмеялась и стиснула мою ладонь.

— Ты очень милый, Грегори, и будь ты хоть на пару лет старше… нет, лет на пять-шесть… я бы точно в тебя влюбилась. Но сейчас ты в безопасности. И кто был на этой жуткой вечеринке? Она ведь была жуткая, я надеюсь?

— Хуже некуда.

Я рассказал ей немножко про вечеринку, не упомянув встречу Бена Керри и миссис Никси. Хватит с бедной Евы и одной головной боли.

— А теперь, — сказала Джоан, чем немало меня удивила (я тогда еще не знал, что от женщин так просто не отделаешься), — расскажи, почему ты вскрикнул, когда я сказала о своем недобром предчувствии. Ну же, не таись!

— Вчера я познакомился с сестрой Джока Барнистона, — начал я.

— Господи! И какая она? Скорей рассказывай, я уже много лет сгораю от любопытства.

— Ну… она необычная, — осторожно начал я.

— Сумасшедшая, верно? — прошептала мне на ухо Джоан.

Там, в темноте, я описал вечер в гостях у Барнистонов, фантастическую Дороти, сеанс гадания и наш разговор с Джоком после того, как его сестра нас покинула. Закончив, я вдруг заметил, что плечом Джоан крепко прижалась ко мне, а вот бледного овала ее лица больше не видно. Она отвернулась. Она плакала. И тогда я понял, что она в самом деле влюблена в Джока, а мой рассказ про надвигающуюся катастрофу лишил ее последней надежды выйти за него замуж.

— Прости, я не должен был рассказывать, — выпалил я, заглядывая ей в лицо. Мне хотелось утешить Джоан, поэтому я обнял ее и крепко прижал к себе.

Жалким сдавленным голосом она пробормотала что-то, а я только и смог сказать, чтобы она не переживала так и не плакала. Одной рукой я обнимал ее за талию, а второй попытался отнять ее ладони от лица и повернуть его к себе. Я поцеловал сперва ее мокрые соленые щеки, а потом и губы. В следующий миг Джоан обвила руками мою шею и прильнула ко мне бархатистыми губами: у них был странный аромат моря, и вот, вспыхнув, в них уже занялась дикая безудержная жизнь, похожая на огонь, который я не мог не разделить. Так вот к чему все шло, наконец понял я в исступленном напряжении. Но где-то в глубине души, плененной двойным таинством кипящей в жилах крови и огромной черной ночи вокруг, которая нарочно нас сблизила, я сознавал, что целую не Джоан Элингтон, а сладко-соленые губы любой абстрактной девушки, а она целует не меня, а образ другого мужчины.

Вдруг, словно тоже осознав эту губительную истину, Джоан отвернулась, и я ощутил на губах вкус мокрого твида. Она резко отстранилась и с силой оттолкнула меня обеими руками.

— Не глупи! — гневно закричала она, словно последние пять минут мы не целовались, а дрались. — Ох, хватит, глупый мальчишка! Мне надо домой.

— Хорошо, — пробормотал я, рассердившись не меньше Джоан. Впервые в жизни я понял, почему с женщинами иногда так скверно обращаются: во мне поднялась волна страшной силы, которую надо было каким-то образом выпустить. Я отстранился и сунул руки в карманы плаща. — Пойдем. Я тебя не останавливаю.