Эдгар По - Чёрная кошка

Я не прошу и не смею просить доверия читателей, к чрезвычайно странной истории, которую сейчас расскажу. Действительно, надо быть дураком, чтобы допустить, что кто-либо поверит действительности факта, когда я сам готов сомневаться в том, что видел собственными глазами. А между тем, я в здравом рассудке и не в бреду. Но завтра я должен умереть, и я хочу облегчить мою душу… Моя задача представить читателям целый ряд простых фактов из будничной жизни, без всяких с моей стороны комментариев. В сложности, эти случаи ужасали, измучили, уничтожили меня. А между тем, я и не стараюсь их осветить… Для меня они были безусловно «ужасны»; многим они покажутся не так страшными, другим просто глупыми и смешными… Со временем, может быть, найдется ум более спокойный, более логический и менее раздражительный, чем мой, и низведет их до степени самого обыкновенного и натурального факта; все может быть.

С раннего детства я отличался гуманностью характера. У меня сердце было такое нежное и чувствительное, что я скоро сделался игрушкой своих сверстников. Особенно я отличался любовью к животным, и родные позволяли мне иметь чуть не целый зверинец любимцев. Я проводил почти все свое свободное время с ними, и для меня не было большей радости, как кормить и ласкать их. Эта страсть возрастала с годами и не оставила меня даже тогда, когда я стал взрослым человеком. Мне нечего объяснять моих чувств к животным; те, кто был привязан когда-либо к умной и верной собаке, поймут меня и без пояснений.

Я женился рано, и был счастлив, что встретил в жене подобную же симпатию. Заметя и мою страсть к животным, она никогда не упускала случая увеличить нашу коллекцию. У нас было много птиц, золотые рыбки, красивая собака, кролики, маленькая обезьянка и – кот.

Этот кот был замечательно велик и силен, шерсть его была черная без отметинки, и он обладал замечательной понятливостью. Говоря про его понятливость, жена моя (которая вовсе не была суеверна) несколько раз вспоминала древнее поверье, что черная кошка – превращенная ведьма. Я не говорю, что она говорила это серьезно, но это сравнение как-то невольно приходит мне на память, и я заношу его.

Плутон, так звали кота, был моим любимцем, моим товарищем. Я сам кормил его, и он следовал за мной по пятам, куда бы я ни пошел в доме. Мне стоило большого труда отучить его следовать за мной на улицу.

Наша дружба продолжалась много лет, в продолжение которых мой характер и мой темперамент под влиянием демона невоздержанности (я краснею, сознаваясь в этом) изменился отвратительно. С каждым днем я становился все угрюмее, мрачнее и раздражительнее. Я дозволял себе даже дерзко обращаться с женою. Мои любимцы, разумеется, испытывали на себе эту перемену характера. Я не только забывал про них, но я бывал с ними бесчеловечен. Что же касается Плутона, то я к нему чувствовал еще некоторую привязанность и обращался с ним не так жестоко, как с кроликами, обезьяной и собакой.

Но действие алкоголя все усиливалось, и даже Плутон, который от старости стал также угрюмее прежнего, начал испытывать взрывы моего бешенства.

Однажды, когда я возвратился пьяный с кутежа, мне показалось, что Плутон меня избегает. Я схватил его, но он, испуганный насилием, легонько укусил мне руку. Тут я уже не помню, что сталось со мною; на меня напал такой припадок пьяного, дикого, демонического бешенства, что я выхватил нож и, схватив несчастное животное за горло, выколол ему один глаз. Я краснею, я горю со стыда даже теперь, описывая этот проклятый, зверский поступок.

Утром, когда я проспался и пары алкоголя улетели из моей головы, я почувствовал чувство ужаса, стыда и раскаяния к моему преступлению. Но и это не подействовало на мою душу, и я скоро потопил в вине даже и самое воспоминание о моем жестоком поступке.

Между тем, кот выздоравливал медленно. Хотя орбита вытекавшего глаза представляла ужаснейшее зрелище, но, казалось, животное уже не страдало больше. Оно ходило по дому, как и прежде, но избегало меня с видом крайнего ужаса. Сначала это меня огорчало, но потом это чувство сменилось раздражением. Тогда же появился во мне, для моей окончательной погибели, дух «противоречия»… Я готов был истязать сам себя до боли, до бесчувствия, насиловать свою природу, делать зло из любви к злу, и это-то чувство заставило меня совершить заранее обдуманную казнь животного. Однажды я надел ему затяжную петлю на шею и повесил на ветке дерева в саду. Я его повесил, сам чуть не плача, сам сознавая, что оно меня любило и никогда не подавало мне причины злиться, повесил потому, что сознавал, что этим самым совершаю смертный грех, который никогда не будет мне прощен… И все это под влиянием духа самоистребления, самоистязания.

Ночью того дня, когда мною был совершен этот возмутительный поступок, меня разбудил страшный крик: «пожар, пожар!» Даже занавеси моей кровати были уже в пламени. Уже весь дом был в огне. Только с большим трудом удалось спастись мне, жене моей и прислуге. Разрушение было полное, все мое состояние было погребено под дымящимися развалинами дома, и я, потеряв все, что имел, предался самому глубокому отчаянию.

Я не только описываю преступление и наказание, но я передаю целый ряд фактов и не могу опустить ни одного звена. На следующий день я осматривал развалины. Стены, за исключением одной, упали. На оставшейся стене вся лепная работа была цела, может быть потому, что была недавно вновь реставрирована, и штукатурка еще не высохла. Целая толпа зевак окружала стену, и с видимым любопытством рассматривала что-то. Слова: «Странно! удивительно» возбудили и мое любопытство; я подошел и увидал на белой поверхности стены, словно барельеф, высеченный рукою художника, громадное изображение кошки. Изображение было поразительно верно и, в довершение всего, на шее у животного ясно виднелась петля и веревка.

При виде подобного зрелища, в первый момент мной овладел ужас. Но затем я начал доискиваться причины, и пришел к такому заключению: «Я повесил черного кота, я это помню прекрасно, в саду рядом с домом». При криках – «пожар!» сад мгновенно был наполнен толпою, и может быть, кто-нибудь из толпы, чтобы разбудить живущих, бросил кошку в открытое окно. Стены своим падением могли придавить труп животного к сырой штукатурке; известь, огонь и аммониак сгорающего тела довершили остальное…

Хоть я и успел несколько утешить мой рассудок подобными соображениями, но не мог ничем защитить голос совести, и призрак несчастного животного преследовал меня несколько месяцев. Мне казалось даже, что порою мне жаль бывшего любимца, и я летал по грязным вертепам, которые стали теперь моим единственным пристанищем, ища какое-либо животное, кем бы я мог заменить моего «Плутона».