Пелам Вудхаус - Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс!

Рассмотрим факты. Я отправился в Лондон, чтобы побороться в тиши со следующими четырьмя проблемами:

1) Как избежать женитьбы на Мадлен Бассет?

2) Как вернуть Л. П. Ранклу супницу прежде, чем вся местная полиция вцепится зубами мне в загривок?

3) Как прародительнице выцарапать у Ранкла деньги?

4) Как Медяку, будучи женихом Флоренс, жениться на Магнолии Гленденнон?

И вот я еду обратно, а проблемы по-прежнему не решены. Целую ночь и целый день я скармливал им сливки вустеровского мозга, но всего-навсего уподобился престарелой родственнице, бьющейся над кроссвордом из «Обсервера».

Приблизившись к цели путешествия, я свернул на подъездную аллею. На ней, примерно на полпути, был крутой правый поворот, и, сбавив перед ним скорость, я вдруг увидел чью-то смутную фигуру; раздался возглас «Эй!», и оказалось, что это Медяк.

Было видно, что он чем-то недоволен. В его кратком возгласе я расслышал какой-то упрек, насколько вообще можно расслышать упрек в кратком возгласе, и, когда он подошел к машине и просунул в окно верхнюю часть туловища, у меня сложилось отчетливое впечатление, что он чем-то раздосадован.

От его слов впечатление укрепилось.

— Берти, гнида ты несусветная, сколько тебя можно ждать? Я не для того дал тебе машину, чтобы ты возвращался в два часа ночи.

— Помилуй, сейчас только полвосьмого.

Он изумился:

— Всего-навсего? А я думал, гораздо больше. Столько всего произошло…

— Что, что произошло?

— Некогда мне рассказывать. Я очень спешу.

Только сейчас я разглядел в его внешности нечто странное, чего поначалу не заметил. Это была сущая мелочь, но я довольно наблюдателен.

— У тебя в волосах яичный желток, — сказал я.

— Само собой, — отозвался он нетерпеливым тоном. — А что, по-твоему, должно быть у меня в волосах? «Шанель» номер пять?

— В тебя кто-то кинул яйцом?

— Там все во всех кидались яйцами. Нет, прошу прощения. Некоторые кидались репой и картошкой.

— То есть собрание пошло, как говорится, вразнос?

— Не было еще собрания в истории английской политики, которое бы настолько пошло вразнос. Яйца так и свистели в воздухе. От всевозможных овощей света божьего не было видно. Сидкап получил фонарь под глазом. Кто-то пульнул в него картошкой.

Я испытывал двойственные чувства. С одной стороны, мне было жаль, что я пропустил столь впечатляющее политическое мероприятие, с другой стороны, услыхать, что Спод получил картофелиной в глаз, было для меня таким же наслаждением, как вонзить зубы в плод редкостного вкуса и аромата. Я ощутил прилив благоговейного почтения к снайперу, достигшему такой меткости. Ведь картофелина — снаряд некруглый и шишковатый, и послать ее точно в цель может лишь подлинный мастер.

— Расскажи подробней, — попросил я, вполне довольный.

— К чертям подробности. Мне срочно надо в Лондон. Завтра мы с утра должны объехать все регистрационные бюро и выбрать самое подходящее.

Это было что-то не похоже на Флоренс, которая, если когда-либо благополучно минует этап помолвки, уж непременно настоит на бракосочетании с епископами, подружками невесты, всеми положенными песнопениями и последующим приемом гостей. Внезапно меня поразила одна мысль, и я чуть не задохнулся. Во всяком случае, послышался звук, похожий на шипение иссякшего сифона для газировки, и источником этого звука был, по-видимому, я.

— «Мы» — это ты и М. Гленденнон? — спросил я.

— Кто же еще?

— Но каким образом?

— Не важно, каким образом.

— Мне очень даже важно. Ты был проблемой номер четыре в моем списке, и я хочу знать, как она разрешилась. Неужели Флоренс объявила тебе амнистию?

— Объявила в недвусмысленных выражениях. Вылезай из машины.

— Но почему?

— Потому что, если ты через две секунды этого не сделаешь, я вышвырну тебя силой.

— Я спрашиваю, почему она объявила тебе амнистию?

— Спроси Дживса, — сказал он и, ухватившись за воротник моего пиджака, вытащил меня из машины, как портовый грузчик — мешок с зерном. Он занял мое место за рулем и миг спустя уже мчался вдаль, спеша свидеться с женщиной, которая, по-видимому, ждала его в условленном месте с сумками и чемоданами.

Он оставил меня в состоянии, которое можно определить словами: смутное, озадаченное, растерянное, недоуменное, заинтригованное. Из его слов я понял следующее: 1) дебаты проходили в обстановке далеко не сердечной; 2) по их завершении Флоренс изменила свои брачные планы; 3) если требуется более подробная информация, ее может предоставить Дживс. Это побольше, конечно, чем заклинатель мог извлечь из глухого аспида, но все же не слишком много. Я чувствовал себя адвокатом — таким, например, как мамаша Мак-Коркадейл, — которому ставит палки в колеса косноязычный свидетель.

Как бы то ни было, он указал на Дживса как на кладезь информации, и поэтому, добравшись до гостиной и увидев, что она пуста, я немедленно надавил указательным пальцем на кнопку звонка.

На мой зов явился Сеппингс. Мы с детства в приятельских отношениях — с моего детства, конечно, а не с его, — и, когда мы встречаемся, беседа обычно льется как вода, в основном касаясь погоды и ее воздействия на его люмбаго; однако на сей раз мне было не до праздной болтовни.

— Сеппингс, — сказал я, — мне нужен Дживс. Где он?

— В помещении для слуг, сэр, утешает горничную.

Я подумал, что он имеет в виду служанку, чей звонок к ужину восхитил меня в первый вечер, и при всей неотложности моих дел я счел своим человеческим долгом выразить ей сочувствие, в чем бы ни заключались ее огорчения:

— Она получила плохое известие?

— Нет, сэр, ее ушибло репой.

— Где?

— Под ребрами, сэр.

— Я хотел узнать, где это случилось.

— В ратуше, сэр, ближе к концу дебатов.

Я судорожно вздохнул. Чем дальше, тем ясней мне становилось, что собрание, которое я пропустил, омрачили буйства, мало чем уступающие любым перехлестам Французской революции.

— В меня самого, сэр, едва не угодили помидором. Он прожужжал у меня над ухом.

— Вы меня просто потрясли, Сеппингс. Неудивительно, что вы так бледны и так дрожите. — Он и вправду был как плохо загустевшее бланманже. — Из-за чего поднялась вся эта суматоха?

— Из-за речи мистера Уиншипа, сэр.

Невероятно. Я вполне мог поверить, что любая речь Медяка будет сильно отличаться в худшую сторону от эталона, заданного Демосфеном, если я не перевираю имя этого древнего оратора, но все-таки не мог же он так опростоволоситься, чтобы слушатели принялись швыряться яйцами и овощами; я хотел было продолжить расспросы, но Сеппингс уже двинулся к двери, пообещав, что сообщит мистеру Дживсу о моем желании с ним увидеться. И спустя некоторое время день, если можно так выразиться, явил своего героя.