Пелам Вудхаус - Несокрушимый Арчи

— И чем ты теперь занимаешься? — осведомился Уилсон Хаймак.

— Я? — сказал Арчи. — Ну, собственно говоря, в моей деятельности в настоящий момент наблюдается то, что ты мог бы назвать затишьем. Однако мой милый старый тесть усердно созидает новый отель чуть поодаль отсюда, и вроде бы намечено, что я стану его управляющим, когда он будет закончен. Судя по тому, что я наблюдаю тут, работенка эта — не бей лежачего, и, думается, я сумею себя показать. А чем ты заполняешь долгие часы?

— Сижу в конторе дядюшки, черт бы ее побрал!

— Начинаешь с самого низа, чтобы досконально изучить дело и все такое прочее? Без сомнения, благородная цель, но, должен сказать, мне она была бы против шерстки.

— Для меня она хуже кости в горле, — сказал Уилсон Хаймак. — Я хочу стать композитором.

— Композитором, э?

Арчи почувствовал, что мог бы и сам догадаться. У типчика был явно артистический вид. Галстук-бабочка и все такое прочее. Брюки пузырились на коленях, а волосы, которые в военную эпоху его карьеры были сострижены до корней, теперь ниспадали ему на уши в пышном беспорядке.

— Кстати, не хочешь послушать самое лучшее, что я создал?

— Более чем, — ответил Арчи вежливо. — Валяй, старая птичка!

— Я написал и текст, а не только мелодию, — пояснил Уилсон Хаймак, уже сев за рояль. — Лучше названия ты еще не слышал: Лалапуза, одно слово! Она называется «Путь далек назад до маминых колен». Ну как? В точку, э?

Арчи с сомнением выпустил колечко дыма.

— Может быть, чуточку избито?

— Избито? То есть как избито? Для песни о мамочке всегда есть место.

— А, так она о мамочке? — Лицо Арчи прояснилось. — А я подумал, что это хит о коротких юбках. Ну конечно! Большая разница. И я не вижу причин, почему ей не быть спелой, сочной и с горчичкой. Ну валяй!

Уилсон Хаймак откинул с глаз столько волос, сколько уместилось в одной руке, прокашлялся, мечтательно посмотрел поверх рояля на фотографию тестя Арчи, мистера Дэниела Брустера, сыграл вступление и запел слабеньким высоким композиторским голосом. Все композиторы поют абсолютно одинаково, причем так, что надо услышать, чтобы поверить.

По вечернему Бродвею юноша бродить устал,

И не мог купить он ужин, все он деньги промотал.

— Не повезло! — сочувственно заметил Арчи.

Вспомнил он свою деревню, детских лет своих забавы,

Где жилось ему беспечно, где просты и чисты нравы

— Правильный дух! — одобрил Арчи. — Мне этот типус начинает нравиться!

— Не перебивай!

— Ладненько! Слишком увлекся и все такое прочее.

А кругом бездушный город, все соблазны городские.

Испустил тяжелый вздох он и сказал слова такие:

Путь далек до маминых колен,

Маминых колен,

Маминых колен.

Путь далек до маминых колен,

Возле них я с мишкою играл,

Погремушкою гремел и лепетал.

Ведь ничто не перевесит

Детство милое в Теннесси!

Путь далек назад, но начать его я рад!

Возвращаюсь я назад!

И поверьте, навсегда!

Возвращаюсь я назад!

(Я хочу туда!)

Возвращаюсь я на девять-пять

В старый милый домик мой опять,

Возвращаюсь днем осенним,

Возвращаюсь к маминым коле-е-е-еням!

На заключительной высокой ноте Уилсон Хаймак пустил петуха — слишком далеко она выходила за пределы диапазона его голоса. Он обернулся со скромным покашливанием:

— Ну, некоторое представление ты мог получить.

— И получил, старикан, и получил!

— Огненный вихрь, верно?

— Да, наличествуют многие признаки тип-топности, — признал Арчи. — Конечно…

— Конечно, многое зависит от пения.

— Именно это я и хотел сказать.

— И петь ее должна женщина. Женщина, способная взять заключительную высокую ноту с воздушной легкостью. Весь припев ведет к этой ноте. Тут требуется Патти или кто-нибудь вроде, способная подхватить эту ноту с крыши и держать, пока не явится швейцар запереть здание на ночь.

— Я должен купить экземпляр для жены. Где я могу его раздобыть?

— Раздобыть ты его не можешь. Она не опубликована. Писать музыку — чертовски дохлое дело! — Уилсон Хаймак яростно фыркнул. Было ясно, что он изливает чувства, накапливавшиеся много дней. — Напишешь такое, чего свет давно не слышал, и ходишь, ищешь, кто бы спел, а они говорят, что ты гений, а потом засовывают песню в ящик и забывают про нее.

Арчи закурил следующую сигарету.

— Я ведь милый старый ребенок в подобных делах, малышок, — сказал он. — Но почему бы тебе не отнести ее прямо издателю? Собственно говоря, я на днях общался с издателем нот. Типусом по фамилии Блюменталь. Он перекусывал здесь с одним моим приятелем, и мы вроде бы нашли общий язык. Почему бы тебе не отправиться завтра со мной к нему в контору и не сыграть?

— Нет, спасибо. Весьма обязан, но я не собираюсь играть свою мелодию у какого-то там издателя, где шайка нанятых им подзаборных композиторов прижмется ушами к замочной скважине и будет записывать. Придется ждать, пока я не найду певицу. Ну, мне пора. Рад был тебя повидать. Рано или поздно, но я позову тебя послушать, когда эта высокая нота будет взята так, что у тебя позвоночник завяжется узлами под затылком.

— Буду считать дни, — сказал Арчи вежливо. — Ну, пока-пока!

Не успела дверь закрыться за композитором, как она снова открылась, пропуская Люсиль.

— Приветик, свет души моей! — сказал Арчи, вскакивая и обнимая жену. — Куда ты пропала на весь день? Я ожидал тебя куда раньше. Хотел познакомить…

— Я пила чай с одной девушкой в Гринич-Виллидж. И раньше вырваться никак не могла. А кто это вышел отсюда, когда я шла по коридору?

— Типчик по фамилии Хаймак. Я с ним познакомился во Франции. Композитор и много чего еще.

— Мы как будто начали вращаться в артистических сферах. Девушка, с которой я пила чай, — певица. То есть она хочет петь, но не встречает поддержки.

— Совсем как мой типус. Он хочет, чтобы его песню спели, и никто не желает ее спеть. Но, солнышко моего домашнего очага, я не знал, что ты знакома с певчими пташками Гринич-Виллидж. Как ты с ней познакомилась?

Люсиль села и устремила на него тоскующий взгляд больших серых глаз. Она явно находилась во власти эмоции, но Арчи не мог разобрать, какой именно.

— Арчи, милый, когда ты женился на мне, ты обязался разделять мои горести, верно?

— Абсолютно! Все как перед священником. В радости и в горе, в болезни и в здравии, хвост держи пистолетом и носа не вешай. Нерушимый контракт.

— Ну так раздели их! — сказала Люсиль. — Билл снова влюбился.

Арчи заморгал.

— Билл? Когда ты говоришь «Билл», ты имеешь в виду Билла? Твоего брата Билла? Моего шурина Билла? Милого старого Уильяма, сына и наследника Брустеров?

— Его самого.

— Ты говоришь, он влюблен? Стрелы Купидона?

— Вот-вот!