Светлое будущее

Дома я подробно рассказал об открытии Лозунга. Теща сказала, что это — прекрасно. Сашка катался по тахте от смеха. Ленка, не моргнув глазом, заявила, что устроит в школе экскурсию к этому замечательному памятнику нашей культуры.

— Никита сулил коммунизм при жизни нынешнего поколения, — сказал Сашка. — Кого он имел в виду? Своих сверстников или только что родившихся младенцев? В общем, с этим обещанием влипли в неприятную историю. Теперь сроки отнесли в неопределенное будущее. Так удобнее. Всегда можно сказать, что придет коммунизм и таких безобразий, как теперь, не будет. А пока потерпите, потому как пока у нас еще только низшая ступень. Холя высший уровень низшей ступени, но все-таки низшая ступень.

— Раз буквы отлили из нержавеющей стали, — сказала Ленка, — значит, Лозунгу вашему стоять вечно. Хотите анекдот? Президент США спросил у Бога, когда кончится безработица и инфляция. Когда тебя не будет, ответил Бог. Наш генсек спросил у Бога, когда мы построим коммунизм. Когда меня не будет, ответил Бог.

— Вам бы только посмеяться, — сказал я. — А я, между прочим, на этом деле для вас на хлеб с маслом зарабатываю. Квартира, дача, путевки, транзисторы — откуда все это? Машину, может быть, скоро купим.

Машина нужна. Добираясь с площади Космонавтов, я окончательно в этом убедился. Соприкосновение с массой народа, особенно остро ощущаемое в общественном транспорте, вызывает сильное раздражение и становится оскорбительным. Какая-то стерва толкнула меня в бок и меня же обругала. А я растерялся и не успел дать сдачи. Откуда в людях столько злобы?

— Отец прав, — сказала Тамурка. — С паршивой овцы хотя бы шерсти клок. Проходи скорее в членкоры. Надоело в очередях толкаться. Да и достать теперь в магазинах ничего хорошего нельзя.

— Это кого же ты называешь паршивой овцой? — спросила Теща.

— Академию паук, — сказала Ленка. — Хотите пари? Коллективу строителей Лозунга дадут Ленинскую премию. Как пить дать дадут!

— Они себя не обидят, — сказала Тамурка, считающая, что мне давно должны были дать хотя бы Государственную премию.

— Отчего бы не дать, — сказала Теща. — Построить такое сооружение — не книжку по философии написать. Тут талант нужен.

Позвонил Дима Гуревич:

— Поздравляю, старик! Только сейчас твою рожу по телевизору показали. Правда, в толпе и на сотую долю секунды, по для начала и то хлеб. Теперь твое дело в шляпе. Пусть только попробуют не выберут!

Потом звонили Новиков, Никифоров, Ступак, Корытов, Иванов, Светка и другие. Весь вечер был испорчен. Обидно, сам я ничего не видел: Теща смотрела хоккей по другой программе. А в общем, это хорошо, что меня показали по телевизору. Слух об этом сегодня же облетит всю Москву и сделает свое дело.

Последним позвонил мой старый друг Антон Зимин. Он сказал, что ничего комического в истории с Лозунгом не видит. Коммунизм у нас давно построен. И самые классические формы он обрел при Сталине. Теперь он несколько расплылся под влиянием вынужденных общений с Западом. Так что слова: «Да здравствует коммунизм» можно истолковать в том смысле, в каком мы говорим «Да здравствует советский народ», «Да здравствует КПСС». Что же касается второй половины Лозунга, так она отражает столь же реальный факт: это светлое будущее на самом деле угрожает всему человечеству. И не зря буквы отлили из стали: коммунизм учреждается навечно.

— Я, конечно, тебя поздравляю, — сказал Антон напоследок, — но предупреждаю: чрезмерная слава рождает злобу и зависть.

Меня с Антоном связывают странные отношения. Нет ни одного вопроса, по которому мы были бы согласны. Но несогласие Антона меня меньше раздражает, чем похвалы других. Мои ребята от него без ума. Только и слышишь: дядя Антон считает, дядя Антон сказал, а что подумает дядя Антон. Антон — единственный из моих знакомых, которого не презирает Тамурка. А у нее редкостный нюх на людей. Наташку, жену Антона, она даже любит, поскольку Наташка не корчит из себя всезнающую и всепонимающую умницу, и почитает за величайший авторитет в вопросах еды и туалетов, поскольку Наташка ухитряется хорошо кормить и прилично одеваться на мизерную зарплату Антона и на свои еще более мизерные приработки.

Антон был репрессирован в сорок пятом году, отсидел почти двенадцать лет. После отсидки я устроил его на вечернее отделение философского факультета, а потом — в свой отдел младшим научным сотрудником. Парень он не глупый, но немного чокнутый. Диссертацию сделать так и не смог. Несколько раз давал ста-тьи в сборники и журналы, но их регулярно проваливали или заматывали (т. е. принимали, но откладывали из номера в номер и постепенно «забывали»). И он махнул на это дело рукой. Встал вопрос об отчислении его из института. Тогда я перевел его на техническую работу — на подготовку рукописей к печати. И тут он оказался незаменимым работником. Самые глупые статьи он переделывал так, что они становились даже лучше самых хороших. За Антоном укрепилась репутация первоклассного редактора. Сам вице-президент академии хотел его забрать в реферативную группу, но он отказался. Отказался он идти и в помощники к ученому секретарю, хотя зарплата его при этом почти в два раза увеличилась бы.

В те дни, когда бывшим фронтовикам выдавали всякого рода награды, Антон становился центральной фигурой в институте: он имеет боевых наград больше, чем все прочие «фронтовики» института, вместе взятые. Наши «фронтовики» почти все — бывшие работники политотделов, газет, журналов, особых отделов, органов СМЕРШ. Однако Антон никогда свои боевые награды не надевал, чем вызывал искреннее возмущение Тваржинской.

Однажды ребята из редколлегии нашей стенгазеты «За ленинский стиль» попросили Антона написать заметку в юбилейный номер. Антон описал подробно систему наград, фактически существовавшую во время войны. Потом рассказал, как один из летчиков полка стал Героем. По его словам, это произошло случайно. Заместитель командира дивизии по политической части, визируя статью корреспондента армейской газеты, неудачно вычеркнул его фамилию, — получилось, будто замполит не вычеркнул, а подчеркнул ее. И корреспондент усилил это место — вписал, сколько боевых вылетов летчик сделал. В результате полковое и дивизионное начальство струхнуло и представило его к Герою. Заметку, конечно, не поместили в номер.

Я не раз говорил Антону, что он — кретин, ибо не использует свои возможности. Он только пожимает плечами. Я думаю, что в лагере он слегка свихнулся. Моя гипотеза подтверждается очевидным образом тем,что разговор на любую тему Антон всегда склоняет к одному направлению: как мы живем и кто мы есть на самом деле. Такое впечатление, будто он устремлен к одному ему видимой цели и ему наплевать на нашу мелочную суету.