Светлое будущее

Но система массовых репрессий имеет один крупный дефект: она означает создание во всем обществе определенного состояния и определенных организаций для осуществления репрессий на достаточно длительный срок. А это, как показал опыт, есть сила, имеющая тенденцию выйти из-под контроля. И руководство страны поэтому боится системы массовых репрессий не меньше, чем либеральные интеллигенты. Это несколько сдерживает. Но надолго ли? Борьба за власть сметет «либеральную группировку», а ориентация на массовые репрессии (в завуалированной форме, конечно) послужит аргументом в борьбе для «правовой группировки».

Затем Антон солидаризируется с Шафаревичем в том, что коммунистическое общество имеет много общего с обществами инков, древних египтян, китайцев и т. п. Но он считает, что более существенно подчеркнуть его отличие от старых образцов «империй». Это отличие состоит прежде всего в самом человеческом материале, который образует тело «империи» и резюмирует в себе такие факты истории, как наука, техника, искусство. Этот человеческий материал в значительной части обрекается на неслыханные доселе духовные страдания и сопротивление. И то, какой реально примет вид коммунистическое общество будущего, зависит от борьбы его внутренних сил.

Наконец, Антон подробно рассматривает возможности оппозиции господствующим тенденциям коммунизма и приходит к следующему заключению. Вождям коммунизма отныне и на веки веков надо забыть о мирном и гармоничном движении вперед к Светлому Будущему, когда они дают указания и принимают решения, а прочие граждане выполняют, перевыполняют и поют славу любимым руководителям. Светлое Будущее — это уже начавшаяся драка против обнаруживших себя с полной очевидностью гнусностей коммунизма. Драка кровавая и полная жертв. Она еще явит образцы величайшего личного героизма, сопоставимые с лаковыми в прошлом. И первый уже начавшийся этап этой драки имеет точное наименование: Солженицын. Антон считает свою концепцию выражением исторического оптимизма (в отличие от концепции Замятина, Оруэлла, Шафаревича).

Когда такая книга написана, то кажется, что ты сам легко мог бы написать ее, ибо автор говорит о вещах, тебе хорошо известных. Но поди напиши. А написав, решись ее печатать. И еще к тому же ухитрись это сделать! Не могу понять, какие силы движут людьми такого рода, как Антон. А я ведь его знаю не один десяток лет. Он мне напоминает Пьяную старуху. Хотя живем мы бок о бок, он со своей тележкой проходит мимо меня и через меня в каком-то непонятном измерении жизни. Куда? Зачем?

Завтра выписываюсь из больницы. Днем выспался. И всю ночь не спал. Сначала обдумывал свои шансы. За время «болезни» прибавилось еще кое-что в мою пользу (вышли отличные рецензии на мою книгу в Германии, Болгарии и Польше; в Институте стран Востока прошло обсуждение проблемы, на котором почти все поддержали мою концепцию; в «Коммунисте» появилась статья, в которой имеется хорошее замечание в мой адрес; вышла моя статья). Но кое-что появилось и против меня (положительная рецензия в Югославии, ходит слух о какой-то статье на Западе, где меня похвалили; на кафедре в Военной академии меня понесли и написали «телегу» в ЦК и т. п.). С одной стороны («за»), вроде бы очень значительные факты, с другой («против») — пустяки. Однако в нашей системе обычные способы расчета совершенно непригодны. Например, идет обсуждение твоей работы. Десять человек выступили «за». Среди них крупные влиятельные фигуры. Лишь двое выступили «против». И не самые влиятельные. В пользу обсуждение? Когда как. Десять лет назад два «за» против десяти «против» решало дело в твою пользу. А теперь? В той обстановке, в которую мы катимся, даже одно хилое выступление «против» производит впечатление сигнала. Что-то с ним не в порядке, думают все. Рождаются слухи, имеющие силу общественного мнения. Иногда такие слухи провоцируют решение, которого до этого вообще не было.

Размышляя так, я пришел к выводу, что сейчас никто не может предвидеть исхода выборов. Все может решить непредвиденный пустяк. Шансы у меня есть. Причем таких шансов у меня не было раньше и уже никогда не будет потом.

Незаметно, устав от думанья о выборах, я переключился на книгу Антона. Вспомнил последний разговор с ним.

— Смешные мы существа, — сказал я. — Мечемся, строим планы, страдаем... А быть может, вообще вся человеческая история имеет лишь один смысл: на Земле жить нельзя будет, построят люди могучий космический корабль, отберут тысячу наиболее важных индивидов, улетят в хорошее место и заживут там. Новую цивилизацию разовьют там. Настоящий коммунизм будет!

— Это утешение для идиотов. Или демагогический прием воспитателя удобных идиотов. Лозунг «Жить для Светлого Будущего» есть лишь плохо замаскированное требование жить ради удобств привилегированных верхов общества. Живи сегодня, здесь, ради своих земных целей. Другой жизни нет. Будущее есть лишь производный результат. «Во имя будущего» — это нужно тем, кто хорошо живет сегодня, или тем, кто не имеет никаких шансов жить прилично сегодня или вообще жить. Первым — как лживая маска, вторым — как последнее утешение.

В больнице мне порядком надоело, и выписался я с удовольствием. На улице предвесенняя погода. Носятся ошалелые воробьи и чирикают какие-то птички, которых я раньше никогда не замечал. На солнышке развалились брюхатые кошки, щурясь от тепла и приятных воспоминаний. Девчонки начали обнажать свои неотразимые прелести. Черт возьми, оказывается, в Москве расплодилось огромное количество симпатичных девчонок. Жизнь прекрасна! Да здравствует жизнь! Жить хорошо даже в нашем светлом коммунистическом обществе. Лучше быть живым при коммунизме, чем неживым в обществе демократии и благоденствия. Надо обновить гардероб. А то я одеваюсь как отставной полковник. Противно самому смотреть. А я еще не стар. И судя по некоторым признакам, могу еще рассчитывать на успех. Светка говорила, что я ей понравился независимо от славы и должности, — она еще не знала, кто я. Но Светка — квалифицированная стерва. Наши отношения к тому же идут к завершению.

Я решил часть пути пройти пешком. Мой путь лежал через площадь Космонавтов. Еще издали я увидел, что там не все благополучно. У Вождя вывалился глаз, и его лицо теперь производило впечатление не лукавства и доброты, а злобного недовольства. Раньше оно говорило: «Верной дорогой идете, товарищи!» А теперь оно говорило другое: «Куда же вы поперли... вашу мать!» Впрочем, это только мое послебольничное впечатление. Проходившие мимо меня мальчики и девочки тоже обратили внимание на выпавший глаз Вождя и перемену выражения его лица, но они в один голос заявили, что так гораздо лучше.