Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

С легким вздохом облегчения, как будто миновав опасный рубеж, молодой человек опустился на канапе, где совсем недавно нежилась Ардита, и вальяжно потянулся. Уголки его рта оценивающе поползли вверх, когда он стал разглядывать броский полосатый тент, надраенную латунь, дорогую обшивку. Взгляд его упал на книгу, потом на безжизненный лимон.

— Угу, — хмыкнул он. — Джексон Каменная Стена [3] Генерал Томас Джонатан Джексон (1824–1863) по прозвищу Каменная Стена ( англ. Stonewall) — один из виднейших военачальников южан в Гражданской войне Севера и Юга. Командование ставило в пример другим его бригаду, которая стояла «как каменная стена». утверждал, что лимон прочищает мозги. Надеюсь, у тебя мозги прочистились?

Ардита не снизошла до ответной колкости.

— Потому что тебе дается ровно пять минут, чтобы принять однозначное решение: уйти или остаться.

Из любопытства он раскрыл поднятую с палубы книгу:

— «Восстание ангелов». Занятно. Неужели французский роман? — В его взгляде появился новый интерес. — Ты француженка?

— Нет.

— Как там тебя?

— Фарнэм.

— Фарнэм… А по имени?

— Ардита Фарнэм.

— Вот что, Ардита, прекрати втягивать щеки. От нервозных привычек следует избавляться в юности. Подойди-ка сюда, присядь.

Ардита выудила из кармана резной нефритовый портсигар, извлекла сигарету и с расчетливым хладнокровием закурила, хотя и не смогла унять легкую дрожь в руках; после этого она пружинистой, мягкой походкой двинулась вперед, села на свободное канапе и выпустила дым прямо в купол тента.

— С этой яхты меня не снимет никто, — твердо заявила она, — и если ты думаешь иначе, то у тебя нелады с головой. К половине седьмого мой дядя разошлет радиограммы всем судам.

— Хм.

Она стрельнула взглядом и поймала неприкрытую печать тревоги в едва заметных ямочках по углам его рта.

— Мне-то все равно. — Ардита пожала плечами. — Яхта не моя. Почему бы не отправиться в круиз часика на два? А книгу возьми себе, чтобы не скучать на таможенном корабле, который доставит тебя прямиком в «Синг-синг».

Он презрительно хохотнул:

— Не утруждай себя советами. У меня все было продумано задолго до того, как я узнал про эту яхту. Не одна, так другая — мало ли их стоит на рейде.

— Кто ты такой? — спросила вдруг Ардита. — И чем промышляешь?

— Не надумала отправиться на берег?

— Еще чего.

— Наша семерка довольно широко известна, — сказал он, — «Кертис Карлайл и шестеро смуглых друзей», гвоздь программы в «Зимнем саду» и в «Полуночных забавах».

— Так вы поете?

— До сегодняшнего дня пели. А теперь скрываемся от правосудия, и все из-за этих белых мешков; если награда за нашу поимку не достигла двадцати тысяч долларов, значит я потерял нюх.

— А что в мешках? — Ардита сгорала от любопытства.

— Ну, — протянул он, — скажем так: грунт, флоридский грунт.

Кертис Карлайл провел беседу с перепуганным до смерти судовым механиком, и через десять минут яхта «Нарцисс», снявшись с якоря, легла курсом на юг в пьянящих тропических сумерках. Коротышка-мулат Бейб, который, судя по всему, пользовался тайным доверием Карлайла, принял командование на себя. Личный стюард мистера Фарнэма и яхтенный кок (из всего экипажа на борту оставались, не считая механика, только эти двое) оказали сопротивление, но успели об этом пожалеть, когда их скрутили в кубрике и надежно привязали к их собственным койкам. Тромбон Моуз, чернокожий здоровяк, получил приказ найти краску, замазать название «Нарцисс» и вместо него вывести на борту «Хула-Хула»; остальные сгрудились на корме и азартно играли в кости. Распорядившись, чтобы ужин был сервирован на палубе к половине восьмого, Карлайл опять присоединился к Ардите, откинулся на спинку плетеного канапе, прикрыл веки и впал в состояние отрешенности.

Ардита внимательно пригляделась и сразу записала его в романтики. Он создавал видимость немалого апломба, воздвигнутого на хлипком фундаменте: за каждым его заявлением крылась нерешительность, явно вступавшая в противоречие с надменным изгибом губ.

«А ведь он не таков, как я, — задумалась Ардита. — Вот только в чем разница?» Законченная эгоцентристка, она часто размышляла о себе; это выходило совершенно естественно и не давало ей повода усомниться в своем бесконечном обаянии, притом что ее эгоцентризм всегда принимался как должное. В свои девятнадцать лет она производила впечатление бойкого, не по годам развитого ребенка, и в лучах ее красоты и юности все известные ей мужчины и женщины оказывались какими-то щепками, дрейфующими на волнах ее темперамента. Встречались ей и себялюбцы — вообще говоря, с ними было не так скучно, как с альтруистами, — но и среди этих не нашлось пока ни одного, кто устоял бы перед нею и не пал к ее ногам.

Хоть она и распознала себялюбие в том, кто сидел сейчас рядом, в голове у нее не захлопнулась привычная дверца, за которой оставались все преграды; напротив, интуиция подсказывала, что есть в этом человеке уязвимость и полная беззащитность. Когда Ардита бросала вызов условностям — в последнее время это стало ее любимой забавой, — ею двигало неутолимое желание быть собой, а этот новый знакомец, как она догадывалась, в противовес ей тяготился собственной дерзостью.

Он настолько завладел ее мыслями, что она даже забыла о своем незавидном положении, которое сейчас внушало ей не больше тревоги, чем поход на детский утренник в отроческом возрасте. У нее всегда было внутреннее убеждение, что с ней ничего не случится.

Сумерки сгущались. Бледный молодой месяц умильно смотрел на море; когда берег почти растворился в дымке, а вдоль датского горизонта опавшими листьями полетели бурые тучи, яхта вдруг озарилась вспышкой лунного света, который сковал блестящей броней неспокойный кильватер. Когда на палубе закуривали сигарету, в темноте ярко вспыхивал огонек спички; ничто не нарушало тишину, кроме приглушенного урчанья двигателей да плеска волн, догонявших корму, и яхта стала похожей на небесный корабль-призрак, что стремится к звездам. Ароматы ночного моря несли с собой неизбывную истому.

Наконец Карлайл нарушил молчание.

— Везет же некоторым, — вздохнул он. — Я всегда хотел быть богатым, чтобы купить такую красоту.

Ардита зевнула.

— Я бы с тобой поменялась, — честно сказала она.

— И поменяешься — на сутки с лишним. Надо сказать, ты довольно бесстрашна для эмансипированной девицы.

— Прекрати меня так называть.

— Виноват.

— А мое бесстрашие, — медленно выговорила она, — искупает недостаток многого другого. Я действительно не боюсь никого и ничего — ни на небе, ни на земле.

— Хм, мне бы так.

— Бояться, — сказала Ардита, — могут либо исполины-силачи, либо трусы. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. — Немного помолчав, она с горячностью продолжила: — Но мне хочется узнать о тебе. Что ты натворил и как выкрутился?